Алая буква (сборник)
Шрифт:
Перл не скучала, пока ее мать целый час разговаривала со священником. Огромный темный лес – суровый, как казалось тем, кто приносил в своей груди вину и беспокойство мира, – стал товарищем по играм одинокому ребенку, насколько умел это делать. При всей своей мрачности лес вложил самое лучшее в попытку ее поприветствовать. Он предложил ей ягоды брусники, выраставшие в начале осени, но созревавшие лишь ближе к весне, которые теперь казались алыми каплями крови на облетевших листьях. Перл собирала их и наслаждалась их диким вкусом.
Мелкие обитатели леса не стремились сбежать с ее пути. Куропатка с выводком из десяти птенцов угрожающе бежала к ней, но вскоре смиряла ярость и клохтала своим детям, что здесь нечего бояться. Одинокий голубь на низкой ветке позволял Перл пройти под собой и издавал звук скорее приветственный, чем тревожный. Белка, вынырнув из
Медленно – потому что она видела священника!
19
Дитя на берегу ручья
– Ты искренне ее полюбишь, – повторила Эстер Принн, когда они со священником наблюдали за маленькой Перл. – Разве она не красива? И посмотри, с каким врожденным талантом она украшает себя цветами! Если бы она собирала в лесу жемчужины, бриллианты и рубины, и те не смогли бы украсить ее лучше! Она прекрасное дитя! И я знаю, чьи у нее брови!
– Если бы ты знала, Эстер, – сказал Артур Диммсдэйл с нервной улыбкой, – сколько это милое дитя, всегда сопровождающее тебя, доставило мне тревог! Я думал – о, Эстер, что то были за мысли и как ужасно было пугаться их! – что мои черты частично повторяются в ее лице, настолько явно, что мир не может этого не увидеть! Но в основном в ней твои черты!
– Нет, нет! Не столь уж и мои! – ответила мать с нежной улыбкой. – Еще немного – и тебе не понадобится бояться, что в ней узнают твое дитя. Но как странно и красиво она выглядит с дикими цветами в волосах! Словно одна из фей, которых мы оставили в доброй старой Англии, украсила ее ради вашего знакомства.
И с чувством, которого никто из них никогда еще не испытывал, они сидели и наблюдали, как медленно приближается Перл. Она была олицетворением связи, объединявшей их. Она была предложена миру все эти семь минувших лет, как живая надпись иероглифами, в которой раскрывался секрет, что оба так отчаянно желали сохранить, – все было в этом символе, все было на виду, и не было пророка или волшебника, обладавшего бы даром читать огненные письмена! Перл была единением их обоих. Каким бы ни был их предыдущий грех, как они могли сомневаться, что их будущая судьба и земные жизни соединены, глядя на плод материального их союза и духовной идеи, в которой они сплелись и вместе обрели единое бессмертие. Такие, или почти что такие, мысли – и, возможно, иные, которых они не желали признать или облечь в слова, – смешивались с восхищением девочкой, которая к ним шагала.
– Пусть она не увидит ничего странного, ни страсти, ни нетерпения, когда обратишься к ней, – прошептала Эстер. – Наша Перл бывает иногда порывистым сказочным эльфом. В особенности она не переносит эмоций, когда не вполне понимает, к чему они и отчего. Но как крепки ее привязанности! Она любит меня, и она полюбит тебя!
– Ты не можешь представить себе, – сказал священник, скосив глаза на Эстер Принн, – как мое сердце боится этого разговора и жаждет его! Но, как я тебе уже говорил, дети не слишком стремятся со мной сближаться. Они не садятся ко мне на колени, не воркуют мне в ухо, не отвечают на мою улыбку, но отходят подальше и странно на меня смотрят. Даже младенцы, которых я беру на руки, начинают горько плакать.
– И ты так храбро выступил в нашу защиту! – ответила мать. – Я помню это, и наверняка помнит маленькая Перл. Не бойся. Она может быть странной и смущаться поначалу, но вскоре научится тебя любить!
К этому времени Перл уже дошла до края ручья и стояла на дальнем его берегу, молча глядя на Эстер и священника, сидевших рядом на замшелом поваленном дереве и ждавших ее. Там, где она остановилась, ручей формировал озерцо, такое гладкое и тихое, что в нем отражался идеальный образ ее маленькой фигурки, во всех деталях ее красоты, с украшениями из цветов и переплетенных веток, но образ этот был чуть более тонкий и одухотворенный, чем реальность. Тот образ, почти идентичный живой маленькой Перл, казалось, придавал какую-то собственную призрачность и неосязаемость самой девочке. Было странно то, как Перл стояла, неотрывно глядя на них сквозь смутный лесной полумрак, сама при этом освещенная солнечным лучом, который словно сам по себе тянулся к ней. В ручье отражалась другая Перл – другая, и в то же время та же, – окутанная схожей пеленой золотого света. Эстер ощутила неявную и мучительную отстраненность от Перл, словно дитя в своем одиноком пути по лесу покинуло сферу, в которой путешествовало вместе с матерью, а теперь тщетно ищет пути назад.
Это впечатление было одновременно истинным и ложным, дитя и мать действительно отдалились друг от друга, но в том была вина Эстер, не Перл. Когда девочка отошла от нее, иной сосед оказался в кругу материнских чувств и так их изменил, что Перл, вернувшаяся странница, не сумела найти своего прежнего места и едва ли понимала, какое же теперь занять.
– У меня странное ощущение, – отметил чувствительный священник, – что этот ручей будто граница между двумя мирами и ты можешь уже никогда не встретиться с Перл. Или она действительно эльф по духу и, как учат нас сказки нашего детства, не может пересечь бегущей воды? Прошу, поторопи ее, эта заминка уже вызывает у меня нервную дрожь.
– Иди ко мне, дражайшее дитя! – ободряюще позвала Эстер, протягивая к ней руки. – Как медленно ты шагаешь! Разве когда-нибудь ты так медлила? Со мной здесь друг, который станет и тебе другом. И отныне ты будешь получать вдвое больше любви, чем могла подарить тебе твоя одинокая мать! Перепрыгни ручей и иди к нам! Ты же умеешь прыгать, как маленькая лань!
Перл, не отвечая на эти сладкие увещевания, оставалась по ту сторону ручья. Ее яркие дикие глаза смотрели то на мать, то на священника, то на обоих сразу, словно пытаясь разглядеть и объяснить связь, которая была между ними. По какой-то необъяснимой причине Артур Диммсдэйл, ощутив на себе детский взгляд, почувствовал, как рука – жестом настолько привычным, что он получался непроизвольно, – прижалась к сердцу. В отдалении, приобретая странную ауру властности, Перл подняла руку и указала пальцем на грудь своей матери. Внизу, в темном зеркале ручья, другая украшенная цветами и солнечным светом Перл тоже указывала пальцем.
– Ты странное дитя! Почему ты еще не подошла ко мне? – воскликнула Эстер.
Перл все еще указывала на нее пальцем, и лоб ее начинал хмуриться – и это выражение казалось особенно впечатляющим на ее детском, почти младенческом личике. Мать все продолжала ее звать, и лицо ее расцветало непривычными праздничными улыбками, но дитя топнуло ножкой с еще более властным выражением и жестом. Фантастически прекрасное отражение в пруду повторяло все, от указывающего пальца до властного жеста, подчеркивая каждую черточку маленькой Перл.
– Поторопись, Перл, иначе я на тебя разозлюсь! – крикнула Эстер Принн, которая, хоть и привыкла к эльфийским капризам, сейчас выказывала естественное недовольство столь явным их проявлением. – Прыгай через ручей, капризная девчонка, и беги сюда! Иначе я сама за тобой пойду!
Но Перл, ничуть не испуганная угрозами матери, равно как и не тронутая ее посулами, внезапно поддалась порыву истерики, яростно жестикулируя и принимая самые странные позы. Это сочеталось с дикими пронзительными криками, которые эхом отдавались в лесу со всех сторон, и детская беспричинная ярость, казалось, получает от невидимого множества искреннюю поддержку и симпатию. В ручье еще раз повторялась туманная ярость Перл, коронованной и увенчанной гирляндами цветов, но топающей ногами и дико жестикулирующей, а посреди подобного срыва все еще указывавшей на грудь Эстер Принн.