Алая линия
Шрифт:
Иной раз он выезжал из Севильи в Кадис и порой задерживался там на три-четыре дня, а то и на всю неделю. В «Золотом петухе» из уст в уста передавались любопытнейшие вести о кадисских делах. Шутка ли сказать – в Кадисе на внутреннем рейде снаряжалось семнадцать больших кораблей, и всю эту флотилию адмирал Колумб вот-вот должен был вывести в море. Но на этот счет бесполезно было расспрашивать глупого аптекаря, который явно ничего не смыслил в кораблях и вряд ли мог отличить бушприт от грот-рея.
В Севилье аптекаря нередко можно было встретить на левом берегу Гвадалквивира, в шумной гавани, где совсем
Здесь заготавливали припасы и разные железные орудия для экспедиции адмирала моря-океана. У древней Золотой башни днем и ночью разгружались огромные баржи. Шли они и сверху, из Кордовы, Эсихи, Вильянуэвы, шли и снизу, из Сан-Лукара и Хереса. Вся Севилья знала: готовился шестимесячный запас для полутора тысяч человек – именно столько моряков, солдат и переселенцев должна была перебросить в заморские земли флотилия адмирала.
На берегу кипела работа. Широкие пасти складов непрерывно заглатывали бочки с вином, солониной, мукой, сухарями, мешки с изюмом и сахаром, громадные круги сыра, корзины с луком и чесноком, пузатые кувшины с уксусом и оливковым маслом, связки железных изделии – лопат, мотыг, ломов, ящики с гвоздями, тюки с одеждой и обувью, бухты толстых канатов, круглые лесины для запасных рей.
Иногда мессер Прадо лицом к лицу сталкивался с адмиралом. В черном камзоле, протертом на локтях добела, озабоченный и вконец истомленный, он бродил среди штабелей ящиков и бочек, на зуб и на ощупь пробовал разную снедь, спускался в темные трюмы барж.
Реже попадался на глаза остроглазый священник, которому все встречные кланялись куда ниже, чем адмиралу. Это был севильский архидиакон Хуан де Фонсека, недавно назначенный королевой управителем нового ведомства. Оно снаряжало экспедицию Колумба, оно же должно было в будущем принять все заморские земли под свою руку.
Архидиакон никогда не вступал с адмиралом в спор, но все делал по-своему, следуя тайным инструкциям королевы. Смысл этих инструкций был ему ясен: ее высочество считала, что земли, открытые адмиралом, отнюдь не его вотчина и что все нити управления ими должны сходиться в новом севильском ведомстве.
И дон Хуан де Фонсека приставил к особе адмирала своих контролеров, казначеев, смотрителей. О каждом шаге командира флотилии и вице-короля новооткрытых земель ему доносили неукоснительно и своевременно.
В середине июля в Севилью и Кадис начали стекаться будущие пассажиры заморской флотилии. Адмирал возлагал на них большие надежды. Девственные земли, к берегам которых он вел семнадцать кораблей, нуждались в трудолюбивых и энергичных колонистах. Там, за морем-океаном, эти кастильские пионеры поднимут нетронутую целину, раскорчуют упрямые чащобы, возведут цветущие селения и города.
Ведь недаром же сам папа (а копию его новой буллы адмиралу в начале августа послала королева) призвал на только что открытые земли «людей добрых, богобоязненных, сведущих, ученых и опытных…»
И на севильских, и кадисских пристанях в ожидании скорой отправки толпились люди, которые не умели ни сеять, ни жать.
Не от хорошей жизни эти перелетные птицы покинули свои оскудевшие родовые гнезда. За море их гнала горькая нужда. Трудно стало кормиться у себя на родине войной и разбоем. Воинственные магнаты, укрощенные королевой Изабеллой, навсегда распустили свои боевые дружины, а когда пала Гранада, исчезла возможность разорять и грабить соседнюю мавританскую землю.
Хмуро, исподлобья глядели они на адмирала. «Дай только срок, – читалось в этих недобрых взорах, – и мы тебе покажем, на что способен вольный кастильский рыцарь. Там, за океаном, мы ни для тебя, ни для королевы с королем не станем таскать каштаны из огня…»
Адмирал же не замечал ни косых взглядов, ни злобных ухмылок. Он свято верил, что ведет в обетованную землю рать истинных подвижников…
А в Лисабоне королевский секретарь дон Руи да Пина дважды в неделю получал пространные письма из Севильи и Кадиса. И всякий раз, узнавая, сколько арроб мяты, майорана, повилики, душистого горошка и прочих спасительных травок заготовил в этих городах аптекарь Прадо, он честил королевскую чету нехорошими словами.
Дона Руи огорчало безучастное отношение короля к тревожным письмам аптекаря. В начале лета дону Жуану стало гораздо легче, его меньше беспокоили боли в животе и в груди, но он утратил интерес к жизни. Вялый, ко всему равнодушный, он часами сидел на дворцовой террасе и лениво следил за облаками, которые тихие ветры уводили в лазурные дали.
Со дня на день король откладывал переговоры с Изабеллой и Фердинандом: он никак не мог решить, кого следует послать в Барселону.
Но вот в самом конце июля он внезапно, среди ночи, вызвал дона Руи. Дона Жуана трясла лихорадка, его зубы выбивали частую дробь, но – удивительное дело! – перед доном Руи стоял не безнадежно больной человек, а витязь богатырской силы, одержимый неуемной жаждой быстрых и решительных действий.
– Мы, дон Руи, – сказал король, – совершенно зря потеряли бездну времени. Флотилия д'Алмейды распущена, переговоры с Кастилией и Арагоном не начаты, а в вашей севильской аптеке дела идут из рук вон плохо. Того и гляди, адмирал отправится со своими кораблями в новый заморский поход. Так наверстаем же упущенное. Переговоры откроем немедленно. И вы, дон Руи, возьмете их на себя. Чую неладное: королева готовит нам не слишком приятный подарок. Езжайте, езжайте с богом и будьте осторожны…
Наутро лихорадка прошла, и на мгновение пробужденный вулкан снова угас. Король нехотя просмотрел бумаги, которые приготовил для поездки в Барселону дон Руи, и обратил свой взор к полинявшему от зноя лисабонскому небу.
В начале августа дон Руи покинул Португалию. Ему поручена была нелегкая миссия: склонить Изабеллу и Фердинанда к признанию старой линии раздела, той линии, которую папа Сикст провел поперек моря-океана на широте Канарских островов.
Между тем в Севилье с аптекарем Прадо стряслась беда. Он ходил по городу в полной уверенности, что здесь решительно никто не знает капитана Дуарте Пашеко Перейру. Да и кроме того, у капитана была длинная борода, а аптекарь Прадо не оставил себе даже усов.