Алая сова Инсолье

– Засим отступник приговаривается к очищению огнем. – Слова архиепископа, который не более чем несколько лун назад хвалил меня за усердие и послушание, раздались в зале суда как гром среди ясного неба. Толпа ахнула и загомонила. Откуда-то посыпались одобряющие ругательства, а где-то зарыдали женщины. Я же лишь горько усмехнулся, не сводя презирающего взгляда с заплывших жиром глазенок высшего духовенства.

– Поддерживаем, – согласно закивали

золотые боровы, неспособные даже жрать без помощи слуг.

– Да будет очищена эта бедная заблудшая душа, – а вот этот голос, единственный из всех, вызвал у меня истинную волну ненависти. Жалеет она меня, святая идиотка. Шлюха церковная. Если всех остальных в этом зале я хотел просто убить, посадив на кол, то вот эту… эту хотелось сначала окунуть во все то дерьмо, что творится вне ее прекрасного храма. Мордой ткнуть во все человеческие грехи и пороки. И лишь потом сбросить труп в выгребную яму.

Ничего… осталось недолго. Во дворе уже сложили «очищающий» костер и даже полили его специальным благоухающим маслом. Чтобы зрители не чувствовали смрада от сжигаемой заживо плоти и им казалось, что благословенный огонь испепеляет лишь человеческие грехи, отправляя душу на небеса. Стадо.

Меня сдернули с помоста, пинками толкая к кострищу. Суд, ну конечно. Какой же это суд, если эти твари мне даже кляп изо рта не вытащили. А так называемой защитой выступала вот эта вот блаженная, одетая в красное бесформенное тряпье, как соломенная кукла на ярмарке. Да если бы не эта дебилка со своим судом, я бы уже сбежал! Но видимо, у мертвых богов были свои планы на мою жизнь.

– Сожалеешь, темное отродье? – Ну шатт, еще и этот поборник нравственных пыток и извращений. Хотя нет, не только нравственных. На себе испытал.

Я уставился на него как на умалишенного и демонстративно прикусил кляп окровавленными губами. За что снова по ним же и получил. Тварь, на тебе железные перчатки!

– Ничего, скоро ты перестанешь ерничать. Хотя ты прав, – тут он резким движением сдернул кожаный ремень кляпа, чуть не порвав мне рот, – верующие должны слышать твое раскаяние, когда огонь поглотит тебя.

Отлично, рот свободен. Главное – не показать своего ликования и лишь с «досадой» сплюнуть кровь на белые мраморные ступени храма.

– Это дурман-трава. Она притупит боль, – вдруг раздалось с другого бока ненавистным голосом. Клянусь, если я еще раз услышу этот противный щебет, то не сдержусь и весь план полетит гулям под хвост.

– Засунь ее себе в ***, алая сова. Поверь, тебе это скоро понадобится, судя по взглядам архиепископа на твою святую задницу, – не смог я промолчать, за что еще раз отхватил железной перчаткой от бывшего коллеги из ордена. – И тебе тоже. Он и мальчиками не брезгует, – получилось слишком хрипло, и меня не услышали. Ну, хоть что-то хорошее.

Мое практически безвольное тело наконец затащили на кострище и привязали к грубо обработанному столбу. Преодолевая боль, я еще раз заплывшими глазами оглядел весь собранный на этот площади сброд и, не выдержав,

припадочно-счастливо рассмеялся. Ну что, сволочи? Все здесь? Все-е-е. И даже боров в макитре, отдавший приказ сжечь поместье отступников. И паладины в блестящих латах с алой совой на нагруднике – тот самый отряд. И шаттов красавчик с белым плюмажем на шлеме – командир, лично убивший всех некромантов в «яме греха». И она… храмовая идиотка, считающая себя избранницей Бога, с искренне-тупой скорбью в глазах. Вот ее я, пожалуй, оставлю в живых. Вообще не трону. Пусть почувствует… всю мою боль.

Так приступим же к настоящей казни!

– Алла Анатольевна, задержитесь на минутку! – Директор нагнал меня уже в дверях.

– Да, Алексей Борисович? – В моем голосе скользнуло легкое нетерпение. Внутренние часы подсказывали, что до начала занятий с группой «Б» в детском центре слабовидящих всего тридцать семь минут. А мне еще надо успеть зайти в магазин, прежде чем спуститься в метро.

– Алла Анатольевна, большой рояль в концертном зале снова не в порядке. – Директор явно чувствовал себя виноватым. – Младшие классы остались без присмотра всего на полчаса, и вот… а у нас отчетный концерт в конце месяца, вы же знаете. Шпелер готовится к международному конкурсу, приедет комиссия…

– Завтра, Алексей Борисович, – пообещала я, улыбнувшись в его сторону. – Завтра приеду пораньше и настрою инструмент до начала занятий.

– Вы наше спасение! – облегченно выдохнул директор музыкальной школы номер один, самой престижной в нашем городе. – Просите взамен что хотите!

– С вашего позволения, я приберегу это желание на будущее. А сейчас извините, Алексей Борисович, мне надо…

– Да-да, конечно! – Движение воздуха и легкий шорох подсказали, что путь свободен. Даже эхолокацию не пришлось использовать. Хотя у меня уже давно это выходило на автомате.

Я потеряла зрение в девять лет. Возраст достаточный, чтобы еще помнить, что такое – видеть. И в то же время еще не настолько взрослый, чтобы смириться.

Мне очень повезло с родителями. Они не захотели смириться вместе со мной. И твердо пообещали, что я буду жить полной жизнью, не хуже тех детей, у которых с глазами все в порядке.

Чего мы только не перепробовали за следующие двадцать лет. И частная школа для слабовидящих за бешеные деньги. И нетрадиционные специалисты с их нетрадиционными методами – от откровенных шарлатанов до сумасшедших гениев.

По правде сказать, моя слепота дала мне какое-то ненормальное упорство в достижении цели – даже из общения с шарлатанами я умудрялась извлечь хоть что-то полезное. Так или иначе, научилась я действительно многому. Один метод эхолокации чего стоит.

«Щелкать» меня научил очередной гений. И он действительно оказался гением – слепой музыкант, лауреат каких-то там конкурсов. Он подарил мне метод, с помощью которого я даже на велосипеде могла ездить. А заодно подарил музыку. И профессию.