Алая завеса
Шрифт:
Полотно из красного шёлка опускается с неба, опутывая алой паутиной.
— Осмелишься ли ты, — искушает знакомый голос, — вспомни о Норвегии.
Я сдираю шёлк, но за ним опять его полотно, уже будто шарф Анны развевается передо мной, а руки спутываются в нём, но девушка отдаляется.
— Ничего не получится, если ты боишься.
Шёлк рвётся, я отбрасываю завесы, предчувствуя великое откровение, и слышу стук сердца. Он поглощает прочие звуки. Нет других звуков. Тишина. Эмоции нахлынули волной и отошли. А в ледяном море роилось понимание страшного и сладкого. Будто бы открылась пропасть, где явлены потерянные людские отличия, но если вглядишься в неё и протянешь
Падает снег, но повсюду кровь… Мёртвая Анна смотрит взглядом, летящим из вечной страны снегов. Бегство спотыкающихся ног томит, дыхание нарастает, и стонут сирены… Ужас… и вот… пробуждение… точнее завершение грёз и плавное тягостное встраивание в повседневность. На границе реальности северным сиянием колыхается понимание чего-то важного и забытого.
Что-то было во сне очень личное… безусловно, он навеян недавней беседой с хозяйкой квартиры на Лесной, 17 о Лилит, которую сильной личности нужно преодолеть и победить, но всё же в нём отражалось что-то иное… связанное только со мной, нечто давнее и страшное, относительно чего и сама легенда о Лилит — только символ полузабытого события из биографии. Словно на пустом листе бумаги, в памяти проступали слова истины, написанные будто на чужом языке и превращающие в бледные копии мифы о гибели искушающей девушки. Жаль, разобраться со своими видениями мне не позволили обстоятельства. Внешний мир настойчиво и жадно звал аспиранта Леденеева к себе, прочь от холодных снегов и знаков, но казалось, что-то было узнано, вот только, к счастью или к сожалению, не удавалось понять, что именно. Но в мире снега определённо осталась моя душа, и там она была жива.
Огромная пятерня жирных пальцев пошло и гадко заменила северное сияние, покачивалась перед самыми ресницами. Тёмными пятнами на фоне приглушённого света проявлялись поодаль сидящие персоны. Когда спишь в неуютном месте на полулегальных условиях, ни на минуту не забываешь, где находишься. Сон, ещё не отошедший в небытие, оставил недоумение и неуверенное волнительное чувство утаённого открытия. Упустив мечту и картины грёз, мои мысли успели сохранить ускользающее напряжённое настроение другой реальности, к счастью, без эмоциональной привязанности и сердечных подробностей.
— Всё спишь? Не боишься, что вещи украдут?
— Только дремал, если б только кто попытался — из баллончика прыснул…
— Сурово ты говоришь, дядя Паша… или ты… или правда, спал. Нет, вы гляньте, он действительно сюда на тихий час укладывается! Невероятно, и не стыдно такой пример студентам подавать?
Слава по своей давней пошлой и театральной привычке везде устраивал балаган. Сейчас он созывает жестами и нарочито громкими речами молодёжь библиотеки, но между тем и без того знает мои страхи и причины, по коим я не отдыхаю дома.
Вообще-то, он умный и славный малый, но начисто лишён такта и подлинного чувства юмора. Его либо смешат совсем детские шутки, либо заражает чужой смех. Суть даже издёвок иной раз от него ускользает.
— До чего докатилась будущая звезда нашей специальности. Думала ли она о том, что, бросив экономическое отделение и переведясь на гумфак наперекор советам родителей и даже поступив в аспирантуру по философии, так бесславно кончит. Папа ведь хотел обрести в сыне помощника и дельца для управления своей ювелирной лавочкой, но истинный человек духа не поддался власти золотого тельца и вот теперь дрыхнет в библиотеке…
Гляжу вот на тебя, дядя Паш, и страшно иной
Коренастая и округлая фигура Славика загораживала от меня лица сидящих у окна студентов, но и без того по физиономиям поблизости общее настроение было ясно: окружающие, как и всегда, презирали своего старшего товарища из аспирантуры.
Его вечно насмешливая и злая маска въелась морщинами в черты губ, носа и щёк, а хриплый громкий бас бил по ушам. Если он преподавал, то ставил плохие оценки, если спросишь смутьяна о чём-то, ответит чушь или без причины соврёт. Посетители библиотеки смотрели укоризненно и сладострастно мечтали о том, как будут описывать его поведение знакомым, ведь университет кишит сплетнями, а моя судьба уже месяц с лишним вызывает ко мне жалость и приковывает жадное внимание. Как можно смеяться надо мной, не понимал никто, кроме Славы.
Поэтому только с ним после выписки у меня остались приятельские отношения. Точнее, следует заметить, они сформировались, а не остались. Прежде мы особенно не общались. Мой товарищ не имел много друзей, чаще сам навязывался в чужие компании. В них его даже любили первое время за неподдельный ум, начитанность и эрудицию, которую сложный человек не всегда выставлял напоказ.
Госпитализация превратила мою интроверсию почти в экстра, да и оградила от старого круга общения стеной соболезнований, так что теперь мы были похожи и даже вдвоём имели сходные проблемы с диссертацией.
— Эти лицемеры совсем не понимают, что я не всерьёз. Вот чем ты, Паша, хорош, так это тем, что всё понимаешь, не в пример им, — нарочито громко закончил представление мой визави и наконец был готов к нормальной приватной беседе.
Чувства, оставшиеся на сердце от недавнего сна, теперь воплощались воображением в постороннего наблюдателя, который слышит разговор двух научных работников, но не вмешивается, сохраняя инкогнито. А главное, продолжая удерживать во мне неизъяснимые запредельные мечтания. Способ вернуть себе потерянное естество располагался от второго Павла на уровне протянутой руки, и там всё ещё шёл снег…
— Паршивая погода, — поёжился Слава. — Скорее бы зима, пусть и работы прибавится. Холод пробирает, и никакие сугробы не унимают ветра. Тебе, Паш, как никому другому понятна моя тоска, верно? Шляешься ночи напролёт где-то. Я даже не верил, но потом проследил, представляешь себе? Ходишь по окраинам аки серийный убийца, но надолго меня как сыщика не хватило. Замёрз и устал. Небось девиц клеишь по ночам? Только не обижайся, помню про твою драму, но считаю, что скорбеть нужно по-разному, даже необходимо, и никому не верь, прислушайся к словам философа.
— Вчера тоже наблюдал за мной?
— Нет, вчера же четверг, карточный клуб, а потом в рейд, сам знаешь в какой игре, — не мог при всём своём желании.
— Хоть нормальные карты или из серии фэнтези?
— Нет, как раз те, из серии, как ты выражаешься. Я презираю простые карты, кроме покера. Хотя и его тоже… в принципе азартные игры не моё.
— А жаль, жаль, печально, а то интересного много случилось. Мог бы помочь разгадать тайну.
— Какую тайну?
Глаза Славы замаслились, мне сразу стало ясно, что он разбудил моё тело, просто от скуки, в перерыве между серьёзной работой и развлечениями. А в то же время Посторонний, там, где идёт снег, достал колоду из пятидесяти двух карт, и снежинки ласкали их лакированную кожу. Под ноги легла выпавшая — десятка пик.