Алая завеса
Шрифт:
Тем не менее вместе с выпиской ситуация с родителями вернулась бы к прежней точке ссоры, но из-за трагических событий пришлось переехать в другой дом, и тут совершенно безвозмездно очень посодействовали родственники, которые даже не обижались на замкнутость их долго болевшего иждивенца, почти не поддерживающего после трагедии старых контактов с внешним миром. Наверное, им верилось, что это нормально. А мне теперь приходилось всерьёз подумывать о взятии ещё одного кредита, и эта перспектива уже не пугала, вот только были проблемы с сомнениями в собственной нормальности… Ведь если включить голову, следовало найти себе хотя бы подработку, а не спешить опять слепо обретать независимость от семьи только ради независимости. Подобные суетные мысли утомляли и злили, но неизменно откладывались на потом и не развивались. Уму будто казалось,
Доктор, лечащий души, убеждён, что это совершенно нормально в моей ситуации, а ведь от усталости, сопряжённой с недугом, не удавалось даже набраться сил, чтобы найти себе новую подработку. Никакие объяснения врача не настораживали. «Оставаясь без общества, сознание начинает доискиваться, кто я? И в чём истинная сущность личности, обитающей в зеркалах повсеместно? Когда ответов нет, приходит опустошённость и скука с всесокрушающей силой. Один раз началась почти что паника, вспотели руки, и меня стошнило» — такие речи много раз раздавались в кабинете доктора, но пациента он не воспринимал с должным вниманием.
— Все люди страдают в одиночестве, — повторялся эхом в воспоминаниях его извечный комментарий.
— Но раньше я мог жить затворником сколько угодно, — не сдавался мой голос, — окружающие видели во мне надменного мизантропа. Почему теперь такая тоска ходит за мной, словно повсюду какой-то обман?
Вопросы всегда не получали должных ответов. Лекарства не помогали так, как желало воображение, а телевизор и алкоголь раздражали самим пагубным фактом своего существования как вариации «выхода». В результате оставаться один я не хотел. Пусть лишь первое время, но следовало разобраться в себе и не насиловать психику. Собственно, доктор тоже советовал избегать уединения. Жаль, я с детства считал себя хоть не робким, но немного замкнутым человеком и устраивал быт так, дабы одиночество, пусть и неполное, всегда составляло некоторую часть жизни. Теперь из-за этого возникали сложности, и в данный момент они перетекали в ситуации с моей огненно-рыжей попутчицей. К тому же, несмотря на уверенное поведение в мужской среде, с незнакомками оно делалось чуть скованным. Требовалось встретиться с девушкой хотя бы пару раз, дабы почувствовать себя свободно.
Естественно, и сейчас мне пришлось ответить голубоглазой незнакомке, в ответ на её предложение о благодарности, что приму подобное с радостью, как только милая спутница будет готова, но высказать вслух тайные желания о крове и постели я не осмелился.
Когда девушка говорила о своём благородном порыве, мои надежды уже приготовились к появлению из её сумочки горсти конфет или шоколадки. Настаивать на большем, понятное дело, такой человек, как я, не станет.
Незнакомка и в самом деле начала рыться в своих вещах. Сумка плохо раскрывалась. Стало заметно, что она слишком широка и неудобна для хозяйки, правда, это могло и показаться. Изо рта при свете фонаря скользнуло облачко дыхания.
Наконец в моих руках появилась мятая бумажка с цифрами и словами. Шарф из красного шёлка дрогнул на женском плече. Красный шёлк?
Улыбаясь, спутница благодарила.
— Если ещё здесь появитесь и захотите купить цветы, искусственные или живые. Я подрабатываю на Лесной, 23 в магазине «Оранжерея». Обещаю, что устрою так, дабы вы незаметно заплатили меньше. Но решайтесь скорее. Через две недели мне хотелось бы оставить цветочное дело.
Она снова улыбнулась, извиняясь, спросила моё имя. Записала где-то для себя.
— Ну что, до встречи, спасибо ещё раз, и удачно вам отдохнуть перед трудовым днём — прощаясь восклицала она. — До улицы Дальней неблизко.
— Думаю, я пойду в центр, точнее по направлению к нему, ведь метро закрыто. Буду молча двигаться до рассвета, проходя квартал
— Вы что же, совсем не спите?
— Бессонница, ничего не поделаешь, приходится искать повода на работе.
На том мы и расстались.
Провал на месте небосвода напоминал, как глубоко и необратимо отдаляется вселенная машин, фонарей и пешеходов от своего естества, своего начала. Прожекторы тушили подлинные звёзды, мерцающие в бездне, отчего высота становилась зеленоватой. Кто бы ни подал сигнал из мира недостижимого, мы воспримем его лишь бледным подобием последней сигареты.
Линия красного шёлка жгла начинающее уставать сознание. Когда сестра моего друга в своё время пошла гулять со своим братцем, а рядом оказался я, к нам пристала их соседка. Ей чем-то не угодило поведение пса. Женщина, одержимая раздражением явно по другому поводу, начала распекать нас. Наверняка, не будь с нами девушки, ничего такого бы не случилось. Володя выслушал упрёк в том, что собака лает по ночам, извинился, и путь наш продолжился. Но Лиза впитала в себя всю нервозность родителей брата. Там, где мой друг показывал полное спокойствие и силу, она реагировала живо и стремительно. Завязалась перепалка. Женщина огромного роста, с искажённым злобой лицом спорила с девушкой в незастёгнутой осенней куртке. Казалось, что что-то случилось, и поэтому она так беспорядочно одета. Глядя на разницу в росте, я ощутил завесу красного шёлка. Пёс тянул слишком сильно за поводок, и Лиза едва стояла на ногах. Я непроизвольно сделал несколько шагов в сторону дам. Повернувшись ко мне, они словно разом устали и, глядя в мои глаза, даже смешались, смотря растерянно и утомлённо.
К счастью, на том конфликт и закончился.
Но в день моего повествования завеса шёлка нависла слишком близко. И тонкость её поражала. На этот раз не было бы нескольких шагов. Один шаг — уничтожил бы покровы. А за ними на меня смотрели бы только омертвевшие глаза, с пустотой внутри. Неужели такими глазами вообще можно видеть?
Во что бы то ни стало захотелось вернуться. Или то оказалось лишь желание, продиктованное бредовым наваждением? Возможно, ум начинало клонить в сон. Уже почти месяц я спал преимущественно в университетской библиотеке, имитируя, что готовлюсь к семинарам и диссертации. Кости от такого болят до сих пор, а студенты привыкли к незнакомому старшему товарищу, похожему на остывший труп, сидящий где-то в углу. Но в конечном счёте этого сна не хватало, и кофе лишь истощал организм. Никакого проку.
Самовыдуманное ли обещание ночлега? Не знаю, но какая-то досада повела меня назад к дому незнакомки. Фантазию подстёгивали те мелкие наблюдения об излишней осмотрительности девушки, которые теперь во множестве составили её образ. Иначе говоря, тревожность бывшей спутницы заражала. И постепенно, от шага к шагу, к моим необоснованным намерениям и страхам начало добавляться новое, более реальное беспокойство, причину которого я сразу и не понял.
Но чем ближе тень, отлитая из небытия серым фонарём надо мной, доходила до подъезда, где из сумки материализовалась бумажка с номером телефона и именем «Анна», тем вкрадчивей доносился неприятный шум с третьего, и последнего обитаемого здесь, этажа. Чердак, впрочем, нависал над тротуаром, занимая места ещё пары полноценных мансард. И что-то было не так. Как будто чего-то не хватало. Будто воображение требовало, чтобы это место предстало глазам либо днём, либо в грозу, либо посередине зимы. Странное ощущение обжигало взгляды по сторонам, словно предметы, вызванные в памяти ещё изначальным дежавю при виде данных стен, оказались не на месте. Анна умудрялась рассеивать фантомы. Теперь загадочный шум напротив — провоцировать примечать всё нестандартное.
Стоя у двери, можно было расслышать брань и громкие удары, словно кто-то ломился к кому-то в квартиру высоко над головой. Сломать кодовый замок, дабы попасть на лестничную клетку, не казалось сложным, вызывало беспокойство неуверенность в том, нужно ли моё присутствие? Может, это недоразумение? После последнего попадания в больницу мне хотелось скорее умереть, чем снова оказаться в палате.
Крепко задумавшись над тем, что же предпринять, я поймал себя на мысли, что теперь просто не смогу уйти, потому что такой поступок сам смогу расценить только как трусость. Ввязываться тоже, однако, не хотелось, особенно — действуя эмоционально.