Альбигойский Крест. На Тулузу!

Бушмин Виктор

«Всю жизнь так… – грустно покачала головой Катерина, оторвавшись на мгновение от уборки кровавой лужи, – нагадят и уходят, словно побитые собаки. Пользуются, а чтобы на прощание сказать хотя бы пару теплых слов…»

Она подоткнула подол платья и стала собирать кровь, периодически полоская и отжимая тряпку в ведре. Она несколько раз меняла воду, но кровь не уменьшалась, словно изливалась из какой-то невидимой емкости. Катерина села на стул и тихо заплакала, этот плач походил на тихий вой, наполненный безысходностью и обреченностью, одиночеством и опустошением, словно

ее несчастная и запутавшаяся душа пыталась вырваться наружу из тесных вериг тела, словно пыталась увидеть свет, и открыто заявить о чем-то своем, наболевшем и вымученном.

Только под самое утро она закончила свою жуткую уборку, и обессилевшая упала на пороге спальни.

Каркассон. Цитадель. 29 августа 1221 года.

Сенешаль спустился во двор цитадели, куда уже притащили двух пленных катаров. Он посмотрел на их серые лица. Было видно, что они все еще находились в шоке из-за неожиданной засады и пленения. Рыцари толкнули пленников, повалив их на землю возле ног сенешаля.

– Ну, голуби мои сизокрылые, – и де Леви сурово посмотрел на них, – или мы рассказываем, как на духу, или…

Он повернулся, махая палачу рукой. Из-за кузницы вышел здоровенный широкоплечий палач, лицо которого закрывал красный капюшон с вырезами для глаз. Сенешаль перехватил их испуганный взгляд, повернулся к пленникам и произнес:

– Мой вам совет – не надо играть в героев…

Палач подошел к сенешалю и поклонился. Ги де Леви посмотрел на них, пожал плечами и, обращаясь к палачу, виноватым голосом сказал:

– Твоя, значит, работа, мой дорогой Жан-палач. Не хотят он по-человечески, ой, не хотят…

– Мы их тихонечко, ваша милость… – палач приказал своим подручным поднять пленников и оттащить в подвал башни. – Мы с ними, как с сахарными будем обращаться…

– Обращайся, как душе будет угодно, – через плечо бросил сенешаль, – только, чтобы через три часа у меня на столе была подробная бумага допроса…

– Так ведь, ваша милость, мы неграмотные, прикажите нам двух монахов, что ли, выдать… – развел руками палач. – Пусть они, Божьи слуги, и записывают всю галиматью, что будут орать наши соколики…

Он нежно погладил пленников по головам. Один из катаров задрожал всем телом и обмяк, потеряв сознание от ужаса, которому его в скором времени подвергнут. Второй же пленник, коренастый и волевой, судя по чертам его лица и большому подбородку, что-то промычал сквозь кляп, окидывая уничтожающим взглядом своих мучителей.

Сенешаль что-то шепнул одному из оруженосцев, который тут же убежал и вскорости возвратился с двумя монахами, нашими старыми знакомыми. Они подошли и смиренно поклонились сенешалю.

– Святые отцы, – Ги де Леви нервно барабанил пальцами по рукояти кинжала, висевшего у него на поясе, – проведите-ка запись допроса, коему сейчас наш Жан-палач подвергнет этих двух славных голубков.

Монахи молча поклонились и, когда они проходили мимо сенешаля, тот успел тихо шепнуть одному из них:

– Все вопросы о главе шпионов…

– Понятное дело… – ответил один из монахов

и успел шепнуть в ответ, – можете вскользь сказать ей, что сегодня прибывают ее старые слуги, что, мол, нашли их с большим трудом, желая порадовать ее и скрасить несчастной одиночество…

– Клянусь спасением души, я так и сделаю… – ответил с еле заметной улыбкой сенешаль.

Пленных утащили в подвал башни, где Жан-палач соорудил свою комнату пыток, монахи, понуро опустив головы, проследовали за ними, спустились по ступенькам к основанию башни и закрыли за собой низенькую и массивную дверь, окованную железом.

Сенешаль увидел своего сына, который о чем-то переговаривался с агентами, взявшими в плен двух катарских шпионов. Он направился к ним.

– Это же надо, – рассказывал Жан, – они чувствуют себя в Каркассоне, как у себя дома! Спокойно так расхаживают…

– Поздравляю, сеньоры, отличный улов! – Сенешаль громко приветствовал агентов. – Клянусь Спасителем, вы просто молодцы!..

Они поклонились Ги де Леви. Он жестом приказал своему сыну пойти за ним.

– Тебе, мой дорогой, я поручаю самый ответственный участок нашей операции…

– Слушаю вас, отец. – Ги-младший открыто посмотрел в глаза отцу. – Приказывайте…

– Найди Флоранс и, как бы случайно обмолвись, что сегодня или завтра должна приехать одна старая монахиня, которая воспитывала ее в детстве. Можешь добавить, что сенешаль решил сгладить ее одиночество, разыскав близкого ей человека…

– Это правда, отец? – Удивился молодой рыцарь.

– Что именно?..

– Ну, что приедет монахиня…

Сенешаль огляделся по сторонам, положил руку ему на плечо и произнес:

– Это правда. Как и то что, она, судя по всему, и есть тот самый главарь шпионов…

Ги-младший стоял, потрясенный услышанными словами и хлопал глазами, не находя слов. Отец прижал его к себе, прошептав на ухо:

– Судьба еще не раз преподнесет такой, вот, сюрприз. И поверь мне, Ги, дай Бог, чтобы эти сюрпризы были менее жуткими, чем сегодняшний…

– Я все исполню, отец…– глухим голосом ответил молодой французский рыцарь.

– Ступай с Богом… – сенешаль перекрестил его. – Только, прошу тебя, будь осторожен.

– С ней? – Удивился сын. – Её то, чего бояться. Она ведь девушка…

– Порой, сын, женщин надо бояться куда больше, чем мужчин… – грустно ответил отец. – Кстати, а где она сейчас? Что-то я ее не видел и не слышал с утра…

– Найдем, куда она денется… – ответил Ги-младший. – Я пойду, пожалуй,…

Сенешаль молча кивнул ему, повернулся и пошел к башне, где, судя по громким воплям, Жан-палач уже приступил к допросу пленных катаров. Он распахнул низенькую дверь и заглянул в комнату пыток. Жан приготовился обстоятельно. Камин жарко пылал, озаряя маленькую круглую комнату каким-то особенным, зловещим кроваво-красным отблеском. Пленные лежали на козлах грудью вверх, их руки и ноги были крепко привязаны к крестовинам досок, делая любое движение болезненным. Жан держал в реках раскаленные прутья, которыми по очереди прикасался к телам пленников, подвергая их жутким пыткам болью.