Альбинос (сборник)
Шрифт:
Карабан Чиора с очень злодейским видом, сжимая, как дубинку, ружье с коротким стволом, крался ко мне вдоль дисколета. На лбу бравого небохода алела ссадина, усы потемнели от гари. Он медленно пробирался между рассыпавшимися по земле обломками машины.
Я так и не повернулся к нему, потому что услышал другой шум – справа.
Скосил глаза в ту сторону.
Егор Разин взбирался по боковой части летающей крепости с какой-то длинной железякой в руках. Он был куда массивнее, тяжелее небохода, но двигался еще бесшумнее.
Сзади раздалось жужжание,
А со стороны Арзамаса к дисколету ехали уже не два, а четыре сендера и еще пара мотоциклеток в придачу.
– Ну все, хватит! – сказал я.
Вскинул левую руку и направил ее на Карабана Чиору, который успел подойти ближе Разина.
Небоход наверняка видел, что произошло с батареей омеговцев – собственно, именно поэтому он теперь пытался незаметно подобраться ко мне, оглушить прикладом ружья, а после дождаться подмоги и перевезти меня назад в Улей, где личности вроде этого Эдмунта, валявшегося на земле позади, смогут с энтузиазмом заняться моей рукой и штукой, прицепившейся к ней.
Да и Разину наверняка тоже очень хочется заполучить ее.
Поэтому, когда Карабан отпрянул, я закричал:
– Пошли вон отсюда! Все! Считаю до десяти и если увижу вас после этого, с вами будет то же самое, что с теми, у пушек!
– Альб! – окликнула снизу Эви. – Подожди, успокойся…
Но я не собирался успокаиваться. Плечо болело невероятно, накопившееся напряжение требовало разрядки, да к тому же мне давно надоело, что какие-то люди постоянно что-то хотят от меня, вмешиваются в мою жизнь, чего-то от меня ждут, требуют, просят… И потому я орал, брызгая слюной, водя рукой из стороны в сторону, раскрасневшийся и вспотевший, – орал на этих троих, стоявших внизу, и на долину вокруг, на Арзамас впереди и на холмы сзади, орал на Пустошь, орал на весь мир:
– Пошли вон отсюда! Исчезните!! И чтоб я больше не видел вас!!!
Глава 7
Оружие и моторы
На вершине холма, под которым упал дисколет, лежал череп какого-то мутафага – костяной купол размером с сендер, с несимметричными дырами глазниц и остатками зубов в широких челюстях. Позади него протянулся длинный хребет, а рядом из земли торчала синяя табличка со стрелкой и полустершимися белыми буквами «Москва». В обломках дисколета я нашел ружье и кобуру с револьвером, зарядил его, нацепил куртку, с которой спорол меховой воротник – солнце взошло высоко, становилось жарко – отыскал даже флягу карабанского пойла и вторую, с водой.
Забравшись на вершину холма, я уселся на череп, поставил ружье рядом, опустошил обе фляги и стал разглядывать окрестности.
Авиетки, покружившись в облаке дыма над городом, улетели
Некоторое время назад внизу появился Эдмунт в сопровождении пары рабочих. То и дело опасливо поглядывая на меня, восседающего над ними с губной гармошкой в руках, они стали копаться в обломках. Позже, когда непрошеные гости собрались уходить, я крикнул:
– Эй!
Все трое, уже волочащие прочь расплющенную емкость с остатками аэрола и какие-то детали, вздрогнули.
Эдмунт медленно оглянулся.
– Мы только… – начал он.
– Передай, чтобы принесли гитару! – приказал я.
Он постоял, приоткрыв рот, кивнул и ушел вместе с рабочими.
Я поднял правую руку, задумчиво оглядел ее. В дисколете механик сказал: «Аэрол ядовит для органики». Но я помнил, как совал руку в аэрол, где плавало тело доминанта, там, в летающей машине, которую Голос назвал «левитатором». И со мной тогда ничего не произошло. Почему? Пилот сидел в углублении с аэролом, будто в кресле, – думаю, субстанция помогала справиться с перегрузками. Ему она тоже не вредила.
Как и мне.
Я не понимал, что это значит.
Солнце было в зените, когда со стороны города показался одинокий силуэт с гитарой на плече. Некоторое время я из-под ладони наблюдал за ним, потом стал играть. В голове кружились несколько вариаций той мелодии, которая пришла на ум еще в Рязани, и теперь я пытался сложить из них одну, и постепенно это у меня получалось – обрывки музыкальных тем превращались в длинный, немного грустный, меланхоличный блюз, в котором слышался шорох песка на склонах барханов, шелест колючего кустарника на ветру, лязг оружейного затвора и вой одинокого панцирного волка, который стоит на вершине холма, задрав оскаленную морду к солнцу.
Но чего-то пока не хватало в этой мелодии. Какого-то штриха, чтобы она стала по-настоящему законченной.
Эви обошла дисколет, забралась по склону и встала рядом. Я играл. Она послушала немного, вздохнула и присела на череп, сунув мне на колени небольшую гитару.
– Эх, и хорошо у тебя получается все же, доставщик, – сказала цыганка. – Натуральный талант, что уж там. Умеешь, некроз тебе в пятки, передать музыкой эту…
– Что? – спросил я, отрываясь от гармошки. – Что ты сейчас увидела?
– Ну… Пустошь, одним словом.
– А не одним словом?
Она серьезно глядела на меня.
– Барханы увидела. Песок – очень много песка. Им вся песня пропитана. Колючий кустарник, целые заросли, жаркие такие, и в них дикие осы жужжат. Волка, который воет… знаешь же, они иногда посреди дня залезают на бархан и воют, и на солнце пялятся, будто ослепнуть хотят. А еще оружие там было, в песне этой твоей без слов, оружие и моторы. Как они знаешь так тихо рокочут, когда караван проезжает вдали…