Альбион и тайна времени
Шрифт:
— Пегги договорилась с одним приятелем. Тут недалеко. Удобно. Жена приятеля уехала на три месяца, а там дальше что-нибудь подвернется.
Ни слова о предстоящем браке Пегги, о женихе, о себе.
Меня немного раздражала эта английская история, которой я не могла понять и найти объяснения. Масла в огонь подлила миссис Кентон:
— Девочке повезло. Я рада. Теперь она бросит свои не слишком достойные занятия политикой. Представляю, как довольны почтенные люди, ее родители. Мистер Ричард Картер, его имя иногда попадается в газетах — солидный джентльмен.
Я стала избегать Пегги и уж, конечно, не выражала желания видеть жениха или присутствовать
Свадьба была тихая, приехали ее родители из Ланкашира и его из Йоркшира. В церковь они не ходили, ограничились мэрией. Сразу после свадьбы молодые уехали на две недели в Абердин. Последнее немного удивило меня: была поздняя осень, Абердин — север острова, совсем не место для свадебных путешествий в такое время года. В Абердине у Пегги, правда, было много друзей и целое отделение общества борьбы за народные интересы, в котором она состояла. Но при чем тут общество?
Спустя месяц я звонила куда-то и машинально по привычке набрала номер телефона старой квартиры Пегги: это был один из немногих телефонов в Лондоне которые я помнила наизусть. Подошла она, Я замерла от неожиданности, и тысячи самых невероятных мыслей пронеслись в голове.
— Наконец-то соизволили объявиться. Простили, значит? Что я здесь делаю? Я прибираю. Донни будет здесь жить. Жена нашего приятеля неожиданно возвращается домой раньше времени, и Дональду надо вытряхиваться оттуда.
— Да, но…
— Что «но»? Неизвестно еще, кто из нас двоих буржуазнее. Вы думаете, я не понимаю, что вы презирали меня за измену народным интересам. Но вам еще будет стыдно. Приходите сегодня вечером.
Она сказала адрес. Это было совсем близко от меня, в добротном, благопристойном районе.
Ну, конечно, гостиная в доме мистера Ричарда Картера была большой и красивой комнатой с мягкими креслами того грязно-розового и серого цвета, который принято считать изысканным и утонченным. На стенах вперемежку со старинными картинами, ранней голландской школы и акварелей Тернера, щедро были развешаны гравюры Пегги. Это была новость: она сама в своей крохотной комнатенке никогда не вывешивала своих гравюр.
Наконец-то настала пора рассказать о Пегги-художнице. Тончайшими разноцветными перьями наносила она на белые листы причудливо-фантастические видения. Это не были абстракции, это не было конкретное искусство. Во всех изящнейших переплетениях линий и форм угадывались явным намеком очертания лиц и фигур, сцепления рук и нагромождения крыш. Если долго смотреть на них, вглядываясь я дополняя воображением то, что было не досказано художником, можно было находить все новые и новые намеки на сюжеты и образы. Все эти рисунки вызывали во мне, да не во мне одной, — странную, безотчетную тревогу, и думалось при рассматривании их о человечестве слабом и сильном, скованном цепями и разрывающем их, о неопределенности будущего, о том, что все проходит.
Посреди этой гостиной, среди картин и рисунков, на полу, на креслах, даже на подоконнике сидели лохматые, небритые
Через несколько минут пришел муж Пегги, Ричард, и я сразу же отдала ему должное — это был статный англичанин лет сорока, чуть седоватый, с большим лицом, глубоко и далеко друг от друга посаженными глазами, большим пухлым ртом. Все в его фигуре было добротно и прочно, спокойно и уверенно. Он не производил впечатления делового человека, он, видимо, был из породы тех людей, которые зовутся «хорошими», что бы они ни делали в жизни и чем бы ни занимались. Впрочем, именно такие люди никогда не занимаются ничем плохим. Мне еще не было стыдно за мои нехорошие мысли, но я уже понимала, что такого Ричарда можно полюбить без памяти.
Пегги казалась неуловимо изменившейся. Она двигалась и говорила мягко, тихо. Она была как во сне. Она была счастлива.
Вскоре после прихода Ричарда Пегги вместе с девушкой, что прижималась к Дональду, стала обносить всех тарелками с ужином. Все сладко жевали, сидя на полу. Молодая мать кормила ребенка грудью, не смущаясь окружением — она была одной из сторонниц движения за пропаганду материнского молока, одной из противниц молочных смесей, которыми в Англии успешно кормят детей.
Дональд получил свои паровые котлетки и, как всегда, долго меланхолично жевал их. Ричард участвовал в общем разговоре с видимой охотой, и хотя чувствовалось, что он всем остальным чужой, но в доброжелательности ему отказать было нельзя.
— Но ведь вы — англичане, — сказала я Пегги, когда мы наконец остались одни в прокуренной и наполненной объедками элегантной гостинице. — Ваш муж — примите мои поздравления — он производит впечатление с первой минуты-был сегодня очень терпим к этому табору, но неизвестно, что он на самом деле думает.
— Известно, — кивала Пегги, — он пока что думает весьма неважно.
— Он говорил вам об этом?
— Что вы? Он — англичанин. Чем он доброжелательней к моему табору, тем хуже он о нем думает. Но он точно знает, что это все не его дело. И потом… — ее глаза блеснули детской надеждой, — он со временем все поймет и примкнет к нам.
— Этого не будет, Пегги, неужели вы не понимаете, не будет.
— Понимаю. Ну что ж. А может быть, будет.
— Он не знает про Дональда?
— Я с ним не говорила об этом, по-моему, он знает. Ему нравится Донни. Я, кажется, понимаю природу этого чувства. У Троллопа Плантагенет Пализьер говорит своей жене Гленкоре о том парне, который ее любит: «Я видел, как искренне он боготворит тебя, и чувствовал, что от этого мы с ним братья». Это тоже совсем по-английски. Впрочем, возможно, что я и ошибаюсь, просто почему-то стала немного сентиментальной.
Она вскочила, убежала наверх. Там, в нескольких комнатах располагались на ночлег молодая мать с ребенком и еще трое друзей. Нужно было стелить постели, раздавать полотенца и ночные пижамы.
Я осталась одна. Мне чуть было не стало стыдно. И все же я решила повременить со стыдом. Пусть пройдет время, ведь только оно отвечает на вопросы человека, запутывает, темнит, ставит перед сложностями, а в конце концов отвечает. И хотя я понимала, что сроки нашей тесной дружбы с Пегги ограничены моим пребыванием, но даже за это время можно было бы что-то понять и сделать выводы.