Александр Башлачёв: исследования творчества

Васильев Сергей Викторович

«Колокольчики мои, цветики степные…»

1859 годом датируется стихотворение A. A. Фета «Колокольчик», кажется, посвященное тому же поддужному инструменту:

Ночь тиха, как дух бесплотный, Теплый воздух онемел; Но как будто мимолетный Колокольчик прозвенел. Тот ли это, что мешает Вдалеке лесному сну И, качаясь, набегает На ночную тишину? Или этот, чуть заметный В

цветнике моем и днем, Узкодонный, разноцветный, На тычинке под окном?

Поэт как будто не может отличить дорожного колокольчика от цветка колокольчика — и тот и другой характерно «звенит»в ночи — который из них в этот раз? Существование колокольчика– цветка как бы подчеркивает живое бытие дорожного колокольчика, «удостоверяя» его природную сущность.

Современная биология выделяет целое семейство колокольчиковых (Campanulaceae), включающее около 2300 видов растений [95] . Наиболее распространенным в средней полосе России является «колокольчик раскидистый» (Campanula patula) — дикорастущее травянистое растение, цветки которого по форме действительно похожи на маленький колокол. Кроме того, цветки обладают способностью позванивать на ветру; отсюда народное название этого растения — «балаболка».

95

Жизнь растений в 6 т. Т. 5. Ч. 2. М., 1981. С. 447–459.

Пятью годами раньше Фета А. К. Толстой опубликовал стихотворение о колокольчиках-цветах — стихотворение, тоже ставшее народной песней. Писалось оно в 1840-х годах и было не только собственно лирическим, но и политическим: «звон» цветков-колокольчиков связывался в нем с важнейшими событиями русской истории. В этом смысле наиболее показательной была ранняя редакция этого стихотворения:

Колокольчики мои, Цветики степные, Что звените вы в траве, Темно-голубые? Старину ль зовете вы? Будущие ль годы? Новагорода ль вам жаль? Дикой ли свободы?..

Функция дорожного колокольчика, примененная к колокольчику-цветку, существенно видоизменялась. Тот своим характерным звоном должен был обозначать некоего индивидуального человека — седока или хозяина. Степные цветки никому не принадлежат — поэтому звонят, что называется, «обо всех» — и, конечно, о русской истории, движением которой определена жизнь и современная судьба этих «всех».

В последующих редакциях стихотворения было убрано это перечисление мотивов старины — тем «звона» колокольчиков. Зато появился мотив езды, бега, сопряженный с традиционным представлением о колокольчике под дугой:

Конь несет меня стрелой На поле открытом, Он вас топчет под собой, Бьет своим копытом… [96]

Введенный мотив движения в данном случае еще более расширил исходную символику «колокольчика». Знак индивидуальности, звук отдельной «личности», колокольчик к тому же стал исполнять мелодию, сопряженную с исходной «оппозиционной» наполненностью этой личности относительно существующих порядков в стране, и при этом стал осознаваться, помимо всего прочего, живым, естественным, «природным» существом, кровно связанным с общерусскими задачами. Эта мифология «колокольчика» опять-таки преломляется в поэзии Башлачёва в очень причудливых образах:

96

Толстой А. К.Полн. собр. стихотв. в 2 т. Л., 1984. T. 1. С. 502–503, 55–57.

Как ходил Ванюша бережком вдоль синей речки, Как

водил Ванюша солнышко на золотой уздечке. Душа гуляла, Душа летела, Душа гуляла В рубашке белой, Да в чистом поле Все прямо, прямо. И колокольчик Был выше храма… Ванюша

Какой именно «колокольчик»? цветок?.. Наверное, цветок — потому что символ принимает в данном случае «сборный» облик: и цветок, и «однозвучный» предмет, который «под дугой», и сердце, которое «звенит под рубашкою» — все это становится «выше храма», ибо только оно своей знаковой символикой способно противостоять неуютному и неустроенному быту людей, которые «строили замок, а выстроили сортир»…

И рядом — та же непременная «тройка», способная «унести» куда-то в иной быт, к иным знаковым комплексам и превращается в знак лирического желания:

Кони мечтают о быстрых санях — Надоела телега… Осень Звенели бубенцы. И кони в жарком мыле Тачанку понесли навстречу целине… Петербургская свадьба Ни узды, ни седла. Всех в расход. Все до тла. Но кой-как запрягли. И вон — пошла на рысях!.. Посошок Мы запряжем свинью в карету, А я усядусь ямщиком, И двадцать два квадратных метра Объедем за ночь с ветерком… «Мы льем свое больное семя…»

Мечта о «быстрой езде» остается мечтой — и, соответственно, уходит и «колокольчик», оставшийся непонятным и неясным «звоном», который оказывается во вполне чуждом контексте то смерти, то «вязкой копоти»:

Да кто вам сказал, что шуты умирают от скуки? Звени, мой бубенчик! Работай, подлец, не молчи! Похороны шута Прозвенит стекло на сквозном ветру, Да прокиснет звон в вязкой копоти, Да подернется молодым ледком… Егоркина былина

И звуковой образ «звона» странно сопрягается со зрительным образом «звезды»:

…ведь подать рукою — И погладишь в небе свою заново рожденную звезду, Ту, что рядом, ту, что выше, Чем на колокольне звонкой звон. Да где он? — Все темно… «Сядем рядом…» Звезда! Я люблю колокольный звон… С земли по воде сквозь огонь в небеса звон… Спроси, звезда

Самое интересное, что все эти видимые фантасмагории насквозь литературны: при желании здесь можно выделить десятки характернейших поэтических мотивов. Собственно, это обстоятельство признавал сам Башлачёв. В интервью, данном газете «Рекламно-информационное обозрение», на вопрос: «Что такое рок?» — он ответил: «Рок — это слияние разных мифов, только поданных в современном изложении».