Александр Грозный. Исчадия Ада
Шрифт:
— Ну вот, твой папка приехал! — сказала Аза с тревогой в голосе.
Сын посмотрел на мать, и подполз к её ногам.
— Не смогу я тебя поднять, малыш, — сказала с виноватой улыбкой Аза.
За три месяца «малыш» потяжелел на пять килограмм и покрупнел на двадцать сантиметров. Поднять-то мать его, не смотря на хрупкость конституции тела, наверное бы смогла, но удержать на руках почти метрового «младенца» было бы весьма проблематично. А на ноги ставить сына Аза не решалась. Вроде, как рано ещё. На улицу «малыша» относила одна из воительниц, по двое охранявших
Аза поначалу ревновала мужа к воительницам, но, когда тот объяснил жене, что это не женщины, а «обычная» русская болотная нежить, о которой он ей рассказывал и, что уж с нежитью он «никогда и ни за что», Аза успокоилась. А когда узнала, что кикиморки у её мужа служат по «контракту», согласно которому навредить ему, или его семье не могут физически, стала доверять им в полной мере. Особенно, когда увидела, как они владеют оружием.
— Здесь подождём, — сказала Аза. — Не годится нам бежать сломя голову.
Она перешла к другим окнам, выходившим на центральный вход во дворец и главные ворота городской крепости, от которых прямиком ко дворцу вела прямая, как стрела, улица. Царь со свитой появился не скоро. Аза уже устала жать и прилегла на диван. Её, коротким словом: «едут», к окну позвала охранница.
Царь ехал на гнедом жеребце в игравших на закатном солнце доспехах. Барабаны били: «Тра-та-та, тра-та-та. Вышла кошка за кота. За Кота Котовича. За Сидора Петровича». Так учил своих барабанщиков барабанить царь. Так они и барабанили.
Аза не удержалась и помахала мужу платком. Александр ответил ей поднятием руки. Он хорошо видел её и своими обычными глазами, и своим внутренним зрением через ноосферу, дававшим любое приближение и любой ракурс.
— Подними сына, — попросила Аза охранницу, — но держи крепко.
Кикиморка подняла царского первенца, и тот тоже увидел отца. Санька абсолютно точно понял, что сын разглядел его, не смотря на далёкое расстояние и довольно плотную толпу людей, сквозь которую пришлось двигаться царской кавалькаде. Александр попробовал посмотреть на себя зрением сына, и у него снова ничего не получилось.
При встрече Аза не кинулась Александру на шею, а Александр лишь поклонился, поприветствовав жену подобающими словами. Почему-то и он, и она чувствовали странную неловкость. Словно встретились в первый раз. На выручку пришёл Даниил Фёдорович Адашев, исполняющий функцию царского дворецкого, младший брат которого Алексей, остался управлять вместе с Владимиром Старицким Москвой. Сейчас они уже больше года находились в осаде мятежных бояр, противников земского уклада.
— Да обнимитесь вы уже! Что вы стоите, как не родные! — он подошёл ближе и придвинул своими огромными ручищами Александра и Азу друг к другу почти нос к носу, так, что тоненькая Аза упёрлась в Александра своими грудями третьего размера, а он, пытаясь отодвинуть свою грудь, уткнулся в жену вдруг воспрянувшим «телом».
Аза вспыхнула. Царь побледнел.
— Ты чего, Фёдорыч?
— Вижу я, как вы сами разберётесь, — хохотнул младший Адашев, которому шёл всего тридцатый год и который мог себе позволить коснуться царя по причине их дружеской близости.
— Смотри, государь, какого богатыря нажили! — воскликнул Адашев, поняв, что его попытка сблизить отвыкших друг от друга супругов провалилась.
Царь осмотрелся и, увидев кикиморку, держащую на руках сына Ивана, шагнул к ней и протянул к сыну руки. Сын потянулся к отцу, наклоняя тело вперёд, и кикиморка по инерции была вынуждена несколько раз шагнуть вперёд. Александру даже показалось, что сын это сделал намеренно, как бы управляя воительницей.
Царь шагнул им навстречу, выхватил сына из рук няньки и подняв перед собой с удивлением и восхищением всмотрелся в голое тело сына.
— А почему голый? — спросил царь, обращаясь к жене.
— Так… Не терпит никакую одёжу, — сварливо пожаловалась она. — Срывает с себя рубаху. Сначала задирал её, чтобы ползалось лучше, а потом совсем перестал позволять его одевать. Так руками размашется, что и боязно становится. Ручки у Иванушки тяжёлые. Так кулачком прикладывается, что головушка потом весь день гудит.
— Мамку бьёт? — возмутился царь.
— Да нет, Данила Фёдорович под руку нашему сыну попался.
Аза улыбнувшись посмотрела на Даниила Адашева, тот покраснел и, «кхмыкнув», сказал:
— Меня твой сын приложил однажды, государь, когда я попытался на него рубаху надеть. Прямо в глаз попал…
Адашев, видимо, хотел завершить фразу цветастым эпитетом, характеризующим младо-наследника, но сдержался. Александр снова попытался пробиться сквозь ауру сына, но и эта попытка не увенчалась успехом. Санька вздохнул.
— Ну, как ты, сын?
Сын улыбнулся. Глаза его смотрели по-младенчески, то есть без особого выражения ума или самостоятельности. Себя в таком возрасте Санька помнил с уже вполне себе сформировавшимся разумом. Он вспомнил, как сопротивлялся притязаниям молочного брата-медведя за мамкино молоко, и вспомнил чёткие картинки из той жизни, сохранившиеся в его памяти. Он уже в шесть месяцев не только ползал на четвереньках, но и лупил своего соседа по «общежитию» и вполне разумно тренировал свои мышцы, используя им самим выдуманные комплексы упражнений.
— Папа, — сказал Иван Александрович и челюсть у Адашева самопроизвольно отвалилась.
— Матерь Божья, — выдохнул он. — Кому сказать — никто не поверит.
Царь посмотрел на дворецкого.
— А ты кому-то рассказываешь, что твориться в моей семье, Данила Фёдорович? Смотри, прознаю, заточу в каземат. Ты же знаешь, я редко кого жизни лишаю, а вот свободы — это запросто.
— Что ты, государь! Нем, как могила! Мы и загородочку для дитяти во дворе сладили, чтобы он на травке играл, и никто на него глаз бы недобрый не положил. Такое дитя в диковинку, челядь бы работы оставила и сбежалась бы смотреть, как твой сын упражняется.