Александр и Любовь
Шрифт:
Да уж. Понять его душу - через такие-то письма - та еще задачка. Но чем ей еще жить вторую неделю? Блок: «Напиши мне, можно ли писать к Тебе еще или всегда только на курсы. Женщины, особенно матери, страшно чутки».
И на это письмецо мы хотим обратить ваше особое внимание. К нему мы еще вернемся. Это ОСОБОЕ письмецо.
Пока же сообщим, что Блок болен аж до самого декабря. Люба ждет, он - продолжает прикладывать «все силы», чтобы приблизить счастливый час их встречи. Наконец, в начале месяца встает с постели, выходит и, представьте себе, снимает меблированную комнату.
Судя по дальнейшей переписке, Люба почти
19 декабря он пишет ей на обороте письма Гиппиус. Как объясняет сам: «нарочно - для веселья». Ах да - мы, кажется, забыли сказать, что девушка нешуточно ревновала его к «Мережковским» вообще, и Зинаиде Николаевне в частности.
Итак, на обороте гиппиусова письма она читает: «Можешь ли Ты устроить так, чтобы нам увидеться завтра вечером в половине 9-го (8 1/2) на Серпуховской? Пойти к Шуре, например? Боюсь, что это трудно...». Впечатление такое, что он только выспрашивает: где и когда, где и когда? А сам: «. досадно, что после моего выздоровления, мне придется отбыть несколько праздничных условных посещений. И это отнимет время. Сегодня Ты ждала меня, и это всего ужаснее. Сколько времени Ты ждала меня? Неужели два часа? Напиши, прошу тебя. Я напишу завтра еще. Не лучше ли писать не только к Тебе, а также через Шуру. Если ты не боишься серпуховских швейцаров, приходи туда, если это может доставить Тебе сколько-нибудь удовольствия» Вот именно: сколько-нибудь!
А Шура - та самая Шура Никитина, которой было похвастано про первый поцелуй. Теперь она работает дуплом, через которое обмениваются корреспонденцией новоявленные Маша с Дубровским. От кого, спрашивается, таимся, ребята? Но и этого мало: в конце декабря Блок предлагает переписываться до востребования. Он изобретает тайные аббревиатуры. «Я придумал следующее: не писать ли письма к Тебе пока так: Загородный, 14; 2-е почтовое отделение. Литеры, например, АМД. Можно так? Следующее письмо я напишу так, потому что еще не получу ответа. Для того чтобы получить, нужно пойти и спросить письмо с литерами АМД (Alma Mater Die). Если хочешь другие буквы - напиши, только не Л. Д. М.».
Нет, ну просто Штирлиц с Зорге отдыхают!
Зачем, спросите вы вслед за Любой, вся эта конспирация?
– а «. во избежание каких-нибудь подозрений, могущих проявиться вследствие непредвиденного случая, -отвечает он, - Если ты думаешь, что это пошло, напиши тоже. Как Ты думаешь об этом?».
А она вовсе и не об этом думает. Она - о нем: «Милый, бедный, ты опять болен!.. Без тебя мне не хочется больше ходить туда, буду вспоминать, как я ждала тебя, а это было совсем не весело: я больше часу просидела, все слушала, ждала твоих шагов, боялась пошевелиться, чтобы не пропустить их.».
Не он бедный - бедная она. БЕЗ НЕГО она ничего НЕ ХОЧЕТ! Она читать теперь может только то, что говорит ей о нем, что интересует его. Она уже любит и «Мир искусства», и «Новый путь», «и всех «их» (Мережковских), любит за то, что он любит их, и они любят его.
А он всё о своём: «Прости меня, я ничего не сообразил и написал Тебе в почтовое отделение, которое очень далеко от Тебя. Есть гораздо ближе, куда я и напишу следующее письмо». И дальше - адрес почты, секретные инициалы, которые будут указаны на конверте и приписка: «Мне все что-то кажется, что мама может что-нибудь заметить».
– Бонд!.. Джеймс Бонд. Или даже этот, как его. «этот самый Джон Ланкастер»!..
Не обижайтесь, бога ради, но Блок просто великолепен.
30 декабря: «.. .Нам можно
Поэкспериментируйте. Представьте, что это послание адресовано вам и попытайтесь хоть что-то ответить на его перечеркивающие одно другое предложения. И поймете наше желание забыть обо всем и еще сто страниц подряд комментировать только это его письмецо к ЛЮБИМОЙ. На одном лишь заострим внимание: более всего в этих строках заинтересовывает, от чего именно грозит он отречься и какое прошлое забыть по одному ее слову? И - главное: он назначает встречу на 2 ЯНВАРЯ...
И вдруг в ответ - совершенно для нас неожиданное: «Мой дорогой, я рада, что мама знает все, я давно этого хотела в глубине души, потому что хотела, чтобы она знала, что тебе хорошо теперь, что ты счастлив и что если я и сделала тебе что-нибудь злое в прошлом году, то теперь и ты, и мама можете мне все простить за мою любовь». И делайте с нами, чего пожелаете, но после загадки убийства Кеннеди нас больше всего интересует, что же именно такого нехорошего («злого») должны были простить Любе Блок и его будущая теща?!
Блок, видимо, знал ответ. Его реакция на ее маму - ноль. Точно и не услышал. Вместо этого он сообщает о разговоре со своей. Разговор этот был «практический», но Александра Андреевна, дескать, обменом информацией осталась довольна. При этом «она многого не знает еще все-таки». И буквально сразу же после «практического» разговора - а именно 2 ЯНВАРЯ - совершенно на наш взгляд неожиданно даже для самого себя Блок идет просить Любиных руки и сердца.
Идет, просит и получает согласие.
Дмитрий Иванович как-то сразу не возражал. По правде говоря, он вообще пребывал в неведении о каких-то серьезных, заслуживающих внимания отношениях принца с принцессочкой. Обнаружив же, что принцессочка очень даже не против, Дмитрий Иванович не нашел ничего лучше как дать бекетовскому внуку свое отцовское согласие. А вот Анна Ивановна повела себя куда настороженней.
И тут - внимание! Тут мы просим немедленно захлопнуть (а то и вовсе - выбросить эту книжку) всех, чья любовь к Блоку априорна и непременно претерпит невыносимую обиду от того, чем мы сейчас в его адрес займемся.
А займемся мы чистой воды домыслами.
То есть, домыслами как раз не слишком чистой воды. Не читали ли мы где-то прежде про некоего городничего, у которого были милая жена и симпатичная дочка? И про некоего инкогнито, который только и успевал, что переползать на коленках от одной юбки к другой, пока, окончательно запутавшись, не попросил руки - дочкиной, естественно? Помните эту историю? Совершеннейшая оказия выходит.
Перелистывая в сотый раз письма Любы к больному Саше, мы обнаружили в послании от 18 ноября и вот какой -не бросившийся почему-то в глаза сразу - кусочек: «А знаешь, я на тебя вчера чуть не обиделась. Утром я каждую минуту ходила смотреть, нет ли письма от тебя; наконец, твой конверт, твой почерк. и вдруг письмо маме! Сначала я, я не знаю чего-то, невыносимо испугалась; но мама ничего не говорит, значит - бояться нечего.»