Александр I
Шрифт:
На другой день после сражения солнце как будто отказалось осветить поразительную картину смертного побоища: тучи серыми клочьями носились по небосклону, посыпался дождь и загудел сильный ветер.
Наполеон медленно на белом статном арабском коне своём, Евдорате (подаренном ему персидским шахом), выехал осмотреть обширное поле сражения, изрытое ядрами, на котором в разных положениях лежали трупы людей и лошадей. Там победитель умирал на побеждённом, живой погребался под мёртвым, там виднелись разломанные пороховые ящики, подбитые лафеты и разное оружие, выпавшее из мёртвых рук; светлые кирасы потеряли свой блеск, закопчённые порохом или обрызганные
С высокого кургана следил за сражением князь Кутузов, к нему то и дело являлись с донесениями курьеры и адъютанты. Вот прискакал один с горестным известием:
– Ваша светлость, князь Багратион ранен, – печально проговорил гонец.
– Неужели? Господи! Куда ранили? – дрогнувшим голосом спросил главнокомандующий.
– В ногу, ваша светлость.
– Опасно?
– Опасно, ваша светлость.
– Скажите моим именем генералу Дохтурову, чтобы он принял командование над багратионовскими укреплениями. Ещё скажите, чтобы князю Багратиону оказана была немедленная помощь, жизнь его дорога для России; скажите, чтобы доктора употребили всё искусство к излечению князя.
Гонец ускакал. Но князю Багратиону, герою своего времени, не суждено было оправиться от раны, и, несмотря на тщательный уход, он умер в Ярославле и там же погребён. [84]
За Бородинское сражение князь Кутузов произведён был в генерал-фельдмаршалы и, кроме того, ему было пожаловано сто тысяч рублей. Добрый император Александр не забыл никого: своею царскою милостию и щедро награждал всех – от солдата до генерала. Наполеон ничего не выиграл; только более пятидесяти тысяч солдат из его армии осталось на Бородинском поле. Ему ничего не досталось, наши солдаты не оставили ему ни одного трофея. Русские показали беспримерную храбрость.
84
В 1839 году император Николай Павлович повелел поставить на Бородинском поле великолепный памятник в честь павших героев 1812 года. Тело князя Багратиона было перенесено сюда и погребено у самого подножия памятника, поставленного на том самом месте, где был ранен Багратион.
Битва кончилась, и наше войско начало стройно отступать к Москве.
ГЛАВА III
В Бородинском сражении князь Сергей Гарин был тяжело ранен: пуля раздробила ему плечо; хотя пуля была извлечена, но рана причиняла молодому князю ужасную боль, от которой он или впадал в беспамятство, или громко стонал. На паре деревенских кляч, запряжённых в простую телегу, везли раненого князя в Москву; на облучке, рядом с мужиком-возчиком, сидел старик Михеев. Он был угрюм и мрачен: ему крепко было жаль своего «княжича», которого «шальная пуля так угостила».
Верный и преданный денщик не покинул князя во время жаркого сражения, и когда пуля сразила князя, старик не потерялся, кинулся к нему и на своих плечах, под градом пуль, стащил его на перевязочный пункт и со слезами просил усталого, измученного
– Эй, Михеев, ты ли это? – обгоняя подводу, спросил подскакавший к телеге полковник Зарницкий.
– Я, я, ваше высокородие. – Старик денщик обрадовался и велел мужику приостановить лошадей.
– Кто это? Боже, Сергей! Сильно ранен? – меняясь в лице, спросил Пётр Петрович, узнав в раненом своего друга.
– Так сильно, что не знаю, перенесёт ли мой княжич: ведь без памяти, сердечный, – ответил денщик; в его глазах видны были слёзы.
– Куда же ты его везёшь?
– В Москву, а оттуда в Каменки; хоть бы живым довезти княжича до дому.
– Спеши, старик, ведь французы следом за нами идут.
– Пусть идут, не боюсь я их, проклятых! Сгубили, окаянные, моего княжича… Будь они прокляты, прокляты! Отольётся им сторицею пролитая кровь христианская. Дай-кося, вот придёт зимущка-зима студёная, подохнут они, ровно мухи!
Полковник Зарницкий слез с лошади, наклонился над князем Сергеем, поцеловал его в запёкшиеся, посинелые губы и тихо проговорил:
– Прости, товарищ, друг, прощай! Не знаю, суждено ли нам с тобою увидаться на этом свете? Прости, приятель. – Дрогнул голос у Петра Петровича, по исхудалому загорелому лицу одна за другой текли слёзы. Дрожащею рукой он перекрестил своего раненого друга и низко-низко поклонился ему.
– Кланяюсь тебе я от всей Русской земли и от себя.
Проговорив эти слова, храбрый полковник вскочил на своего коня и быстро поскакал вперёд, за своим полком.
– Ну ты, сиволдай, трогай! Да не гони своих кляч, а ровно поезжай, – не совсем учтиво толкнув локтем мужика-возчика, проговорил старик Михеев.
Лошадёнки тронулись. Ехали почти без остановки, останавливались только для корма лошадей.
Стали подъезжать к Москве. Вот с Поклонной горы ярко заблистал крест на колокольне Ивана Великого. Москва близко.
– Стой, мужлан, стой! – сердито крикнул на мужика-возчика Михеев.
– Чего стоять-то? – приостанавливая своих кляч, спросил у старика возчик.
– Разве ты не видишь, чурбан, Москву-то!
– Знамо, вижу, так что же?
– А то – молись, Господа проси, чтобы Он, милосердый, спас Москву от полона, от супостата… – Проговорив эти слова, старик денщик сошёл с телеги, опустился на колени и стал усердно молиться на видневшиеся вдали московские храмы.
Мужик-возчик охотно последовал примеру Михеева.
При въезде Михеева в Москву навстречу ему попадались многочисленные обозы, тянувшиеся по улицам. Это жители покидали город, забрав необходимые пожитки. Москва с каждым днём всё более и более пустела; как ни старался граф Ростопчин успокоить и уговорить москвичей – ему никто не верил. Жители буквально бежали из города; многие отправили своё имущество по реке на барках в Нижний, Казань и в другие волжские города. Повозки и лошади страшно вздорожали, а некоторые из жителей закапывали свои ценные вещи в садах и в огородах или замуравливали их в каменные стены; находились и такие, которые ломали свою мебель, били зеркала и стёкла, чтобы они не достались французам.