Александр II
Шрифт:
– Австро-Венгрия не относится к черноморским державам.
– Это ещё не означает, что ей безразлично, чьи корабли бороздят Чёрное море и поднимают дунайскую волну…
Венские встречи между Андраши и Горчаковым не привели к установлению единства взглядов России и Австро-Венгрии. Российский канцлер покинул Вену с твёрдым убеждением: на предстоящем конгрессе столкновения неизбежны.
Атмосфера была как бы насыщена порохом. Одно неосторожное обращение с огнём – и Европа взорвётся. Лорд Биконсфилд продолжал угрожающе размахивать пылающим факелом.
– Ко всем вашим канавам мы касательства не имеем, но и вы не лезьте в нашу черноморскую лужу.
Своим же сотрудникам на последующие звонки велел отвечать: «Господин посол болен».
Андраши усердно раздувал тлеющий фитиль. Встретив на прогулке в парке российского посла Новикова, Дьюла Андраши заметил раздражённо:
– Вы создаёте зависимое от вашей политики славянское государство на Балканах. Прошу информировать Петербург, что в Шенбрунне этого не потерпят…
О возвращении Дунайской армии в Россию до окончательного решения всех спорных вопросов не могло быть и речи. Император Александр II писал брату, великому князю Николаю Николаевичу: «Англия ищет только предлог, чтобы объявить нам войну».
Европейский конгресс стал необходимостью. Россия склонна была провести его в Баден-Бадене, Австрия настаивала на Вене, Пруссия и Англия делали вид, что на конгресс не явятся.
Горчаков обратился с посланием к Бисмарку, предложив избрать местом конгресса Берлин, а железному канцлеру отводил роль председателя.
Рейхсканцлер Бисмарк хохотал гомерически, предвкушая скорую дипломатическую схватку. Постукивая подкованными каблуками сапог по дворцовому паркету, канцлер, будто фельдфебель на плацу, чеканил императору Вильгельму:
– Ваше величество, Европа накануне кульминационных событий, и на Берлинском конгрессе нам, немцам, предстоит рядиться в тогу миротворцев, ни на пфенниг не поступаясь собственной выгодой…
В ожидании конгресса Бисмарк удалился в своё поместье Фридрихсруе, что близ Гамбурга.
В самом конце марта Горчаков направил в Вену графа Игнатьева.
– Граф, – сказал российский министр иностранных дел, – посылая вас в Шенбрунн, предпринимаем ещё одну попытку договориться с Австрией по спорным вопросам. Хотя я, милостивый государь, в эту затею не очень-то верю, ибо недавно проделал в Вену бесполезный вояж. Аппетиты австрийцев непомерны, их уже не устраивает Босния и Герцеговина, им подавай политический и экономический контроль над всем Западным Балканским полуостровом. Франц-Иосиф мечтает иметь выход к Салоникам и Эгейскому морю… Однако поезжайте, любезный Иван Павлович, с Богом…
Игнатьев возвратился в Санкт-Петербург ни с чем.
Вопрос о мире или о войне не приблизился к развязке, Россия оставалась непреклонной, Англия и Австрия угрожали боевыми действиями. Биконсфилд издал указ о призыве резервистов.
Министр иностранных дел Британской империи лорд Дерби подал в отставку. Лорд Биконсфилд поручил новому министру Солсбери повести с российским послом графом Шуваловым тайные переговоры. Но всё тайное становится явным. Выяснилось; Англия, соглашаясь на присоединение к России придунайского участка
Канцлер Горчаков с досадой изрёк:
– Русские солдаты не жалели живота своего, дабы видеть свободной Болгарию…
Возвращаясь в Петербург, Шувалов не преминул навестить своего друга Бисмарка в его охотничьем замке Фридрихсруе.
За бокалом рейнского рейхсканцлер сказал графу:
– России надо проявить уступчивость. Ваш уговор с англичанами снимает вопрос, быть или не быть войне между вами и Англией. А одна Австрия начать боевые действия против русской армии не решится.
В Санкт-Петербурге весна ещё не взяла своё, снег осел, но не стаял, ночами держались морозы.
В обеденный час Горчаков спустился по широкой мраморной лестнице Зимнего дворца, по ту и другую сторону которой застыли бравые гренадеры. Проворный швейцар с осанкой генерала помог надеть шубу, распахнул дверь перед российским канцлером.
У царского подъезда Александра Михайловича дожидались лёгкие саночки. (Горчаков не спешил пересаживаться в коляску: сани меньше трясло на булыжной мостовой.) Кучер разобрал поводья, и сытые застоявшиеся кони, пританцовывая, пошли в рысь.
– Смотри, Ванька, опрокинешь, с тебя шкуру спустят, а моих костей не соберут!
– Ничё, барин, доставлю в целости!..
Вот и Певческий мост, министерство иностранных дел России. Покуда Горчаков выбирался из саночек и волочил ноги по коридорам в свой кабинет, сотрудники успели сообщить советнику Жомини о приезде министра.
– Любезный Александр Генрихович, – встретил Жомини Горчаков, – государь согласен с нами по всем пунктам, какие нам предстоит отстаивать в Берлине. Император, слушая графа Шувалова, сказал, что Сент-Джемский кабинет требует полного пересмотра Сан-Стефанского договора, будто не мы, а они одержали победу над Портой. Я ответил Петру Андреевичу: страшусь политической изоляции, коей нас попытаются окружить на конгрессе, но Россия не подсудная страна, а держава-победительница, и мы будем решительно отклонять притязания англичан и австрийцев…
Горчаков помолчал, потом снова заговорил:
– Не приведи Бог расхвораться, тогда на конгрессе меня заменит Шувалов. Хотя я бы желал видеть в этой роли графа Николая Павловича Игнатьева. Но такова воля государя. – Канцлер вздохнул, пожевал губами. – В трудный час для России сел я в кресло министра, в нелёгкий час покину его.
Жомини молча согласился, Горчаков подошёл к камину, погрел озябшие руки. Потом подставил огню спину.
– Поясница болит, а ещё больше душа.
Неожиданно хитрая усмешка тронула тонкие губы.
– Утром встретил Швейница и сказал ему: в своё время наш покойный государь Николай Павлович водил дружбу и верил императору Австро-Венгрии, а он, неблагодарный, спокойно взирал, как нас били в Крыму французы, англичане и турки. Не вытрут ли немцы английский плевок сегодня? На что Швейниц заверил: на конгрессе рука нашего канцлера будет в вашей руке, князь.
– Можно ли верить германскому послу? Ему всегда недоставало искренности.