Александр Македонский и Таис. Верность прекрасной гетеры

Эрлер Ольга

Таис понимала, что сравнение с мифологическими двойнями придет на ум не одному и не двум. Александр, сын бога Амона-Зевса, сам бог… Слухи о его божественном происхождении от Амона, явившегося Олимпиаде в виде змея, усиленно не отрицались македонской царицей, быть может, тешили ее самолюбие, служили ее интересам. У Таис не было таких интересов. Как не было ничего сверхъестественного в зачатии детей. Как раз наоборот — все прошло трезво и холодно. Для Таис, конечно. Она пресекала ласки Птолемея, зная, что он сможет добиться от нее ответного желания,

а именно этого она хотела избежать. Потому что желание — это тоже любовь, а ей упрямо не хотелось, чтобы ее любовь принадлежала кому-то, кроме Александра. Она дала Птолемею три ночи срока, хотя он уверял, что этого мало. Конечно, будь его воля, он растянул бы нечаянное счастье на всю жизнь.

Лаг и Леонтиск не были похожи на Птолемея, хотя он, как все счастливые отцы, считал как раз наоборот. Не походили они и на Таис, не передалась им ее неповторимая красота, оставшись неповторенной. Дети были похожи сами на себя и на родителей Птолемея: Лаг — на Лага, а Леонтиск — на Арсиноэ, бывшую возлюбленную Филиппа, царя Македонского, которая, в свою очередь, тоже не отрицала слухов о том, что Филипп, а не Лаг, является настоящим отцом Птолемея. Как смешны, тщеславны и суетны люди. Почему они стремятся обмануть, произвести впечатление? И зачем? Таис не понимала этих игр и не хотела быть втянутой в них ни всерьез, ни в шутку, ибо это был совершенно не ее мир, ненужный и нелепый.

Дети были окружены заботами и любовью нянек и кормилиц, но не Таис. К своему стыду и отвращению, она не чувствовала материнской любви. Когда ей приносили детей, ей приходилось пересиливать себя, чтобы приласкать их. Ее не приводили в умиление их гримаски, начальные проявления сознания в виде осмысленного взгляда или хватательных движений. Она не видела шажков в их развитии, как, например, Геро, которая постоянно находила в них что-то новое и забавное, могла часами говорить с ними на тарабарском языке.

Теперь Таис жалела о том, что зачала детей не только без любви, но даже без желания, ибо этим объясняла свое отношение к ним. Глупо она поступила, да и некрасиво по отношению к Птолемею, который ничем не заслужил подобного обхождения. Кроме того, долгое время после рождения больная Таис не могла заниматься сыновьями. Естественная связь матери с детьми была прервана, и Таис воспринимала их как чужих. Птолемей же не чаял души в малышах с того самого момента, как взял на руки их мокрые, красные, измученные тяжелыми родами морщинистые тельца.

И у Александра была связанная с малышами тайна, о которой он не рассказал никому. Он оказался тем человеком, с которым они обменялись своим самым главным — первым взглядом. Лаг, родившийся сначала, взглянул на Александра так по-взрослому, глубокомысленно и интенсивно, что Александр остолбенел. Потом ребенок закричал и превратился в нормального беспомощного новорожденного. Взгляд Леонтиска Александр уже ожидал. Нет, не показалось. Совершенно непередаваемый взгляд оттуда — из вечности, — откуда все приходят и куда все уходят.

Такое чудо ему, известному счастливчику, удосужилось пережить два раза. Как жаль, что измученная Таис была не в силах сознательно воспринимать не только чудо рождения новой жизни, но и вообще что-то из происходящего вокруг.

Однажды, прошло уже больше месяца, как они встретились с Александром (или как родились дети, как сказала бы любая другая женщина на месте Таис), Александр и Птолемей пришли к Таис ранним зимним вечером и взялись купать малышей по-мужски неуклюже. Таис большей частью лежала, сидеть не могла совсем, но уже немного ходила, держась за стены. Ей не понравилось, что Александр плохо держал Леонтиска под головку, хлюпал водой, и вода попадала в лицо младенца. Тот удивленно таращил глаза, но, будучи значительно спокойней Лага, не плакал.

— Александр, осторожно, ты брызгаешь ему в нос! — предупредила Таис.

Александр только молча улыбался, переглядываясь с Птолемеем.

— Александр! Он нахлебается, — возмутилась Таис, но Александр не унимался и еще больше поливал ему лицо, ребенок кривился и кряхтел.

— Дети такой нереиды, как ты, не боятся воды.

Он совсем выпустил Леонтиска, и малыш нырнул, ушел под воду.

Таис вскрикнула и бросилась к царю со всей поспешностью, на которую была способна.

— Ты с ума сошел! — накричала она на Александра, — своих детей будешь топить!

Ребенок вынырнул, как ни в чем не бывало, и на его лице отразилось восторженная гримаса, может быть, первая улыбка в его жизни. Александр и Птолемей смеялись, а Таис шлепнула Александра по загривку.

— Как раненая львица кидается защищать своих детенышей, так Таис накинулась с кулаками на Александра, — прокомментировал, смеясь, Александр.

— Что ты делаешь? А ты смотришь… — обернулась она к Птолемею и покачнулась от резкого движения.

— Да ничего страшного, мы их уже раньше «ныряли», — пояснил Птолемей. — Вот, смотри, надо плеснуть водой в лицо, чтобы он затаил дыхание…

— Ой, не надо, не надо. Я не могу на это смотреть, — плаксивым тоном сказала Таис и по лукавому и довольному взгляду Александра поняла, что эта сцена была задумана им не просто так. Она должна была показать всем и прежде всего Таис, что она боится за своих детей, что они ей не безразличны — что она их любит. И в ней начала просыпаться материнская любовь, на которую так рассчитывал Александр.

— Извини за грубость, — сказала Таис Александру.

Он поднял к ней голову, но тут недремлющий младенец схватил его мертвой хваткой за волосы, и Таис поспешила на помощь.

— Тебе давно пора подстричься, — сказала она примирительно.

— Никто не смотрит за мной.

— Да, ты вечно беспризорный, это точно. «У семи нянек дитя без глаза». Что же твои семь дармоедов? — Таис имела в виду семерых телохранителей.

— Восемь уже. Ты отстала от жизни. — Александр смеялся.