Александр Македонский. Огни на курганах
Шрифт:
Тогда выехал вперед македонский начальник Эригий, закованный в бронзовые латы. Конь его был тяжелый, большой, с широкой грудью. Эригий помчался на Сатибарзана, готовясь свалить его. Сатибарзан метнул копье, которое сбило шлем македонца, и у него рассыпались по плечам седые волосы.
– Будем дальше драться! – закричал македонец. – В моих жилах течет молодая кровь.
Опытен и силен был македонец, и верен был полет копья его: острое стальное жало пробило горло Сатибарзана и вышло наружу. Сатибарзан упал, и рыжий жеребец его громадными прыжками понесся по равнине. Македонец задержал своего коня, выдернул копье и вторично хотел поразить Сатибарзана. Но тот привстал, крикнул: «Не хочу жить рабом!» – и, схватив
Тогда вся конница македонцев перешла в наступление. Они неслись неудержимой лавиной, крепко держась один около другого, выставив вперед копья, образуя острый угол, стараясь расколоть бактрийцев пополам. Легкие бактрийские всадники понеслись врассыпную и быстро уходили от тяжелых македонских коней.
Сотня Спитамена наскочила на македонцев сбоку, сбила крайних всадников и повернула обратно.
Часть македонцев бросилась вдогонку. Спитамен скакал последним, задерживая коня и поворачиваясь, стрелял из лука. Несколько македонцев упали, другие начали отставать.
Внезапно всадники Спитамена повернули и снова напали на македонцев. Несколько мгновений продолжалась схватка. Снова бактрийцы понеслись прочь, а за ними на арканах волочились, ударяясь о неровную землю, полузадохшиеся македонские пленники.
Отряд Сатибарзана рассыпался по равнине. Часть была перебита, многие перебежали к македонцам, заявив, что отныне хотят служить царю Искандеру.
Македонцы прекратили преследование, боясь засады. Шагом возвращались они в лагерь, подбирая раненых и убитых, распевая хвалебные песни.
Начальник Эригий снял с мертвого Сатибарзана его боевые доспехи и заявил, что отвезет их в дар царю Александру.
К вечеру собралась только треть бактрийских всадников. Они подняли Спитамена на щите и назвали своим вождем.
Десятка два македонских пленных, сильно избитых в скачке, были связаны, тяжелораненые посажены на коней, и отряд двинулся обратно к реке Окс.
Бактрийцы спорили, хорошо ли сделал Сатибарзан, что один вступил в бой.
– Горе толкало его: он оплакивал гибель Персии!
– Его рука дрогнула, когда он увидел старика.
– Лучше, чтобы вытекла кровь, но сохранилась честь.
– Он сам искал аркан смерти.
– А что ты думаешь, Спитамен?
Наступала ночь. Триста всадников перекатывались через гряды скал. Красные отблески заката изредка вспыхивали на окровавленных панцирях, освещали лохматые шкуры, наброшенные на плечи, и триста человек ждали, что скажет Спитамен.
И когда в глухом гуле сотен копыт резко прозвучал скрипучий голос Спитамена: «Точите ваши ножи на черном камне!..» – триста человек разом подхватили дикую песню и пели ее под храп, топот и ржание жеребцов, пока не погас закат…
Часть шестая
Двурогий наступает
Наступление
Лазутчики донесли Александру, что вся Бактриана горит, что войска, собранные в Бактре и других пограничных городах, разбегаются спасать свои семьи. Один лазутчик, переходивший несколько раз горы под видом бродяги-атравана, клялся, что сам Бесс спешно бежал из Бактры вместе с отборными отрядами и, переправившись через великую реку Окс, приказал сжечь все перевозочные средства – лодки и паромы.
Никто не мог узнать планов базилевса. Казалось, что он решил навсегда остаться в Дрангиане. Он занят был постройкой города Александрии [131]
Начальник конницы Филота, молочный брат, сверстник и друг царя, после жестоких пыток был передан сходу македонских воинов, которые побили его копьями и камнями. К отцу Филоты, Пармениону, [132] базилевс отправил с письмом на быстроходных верблюдах трех преданных ему телохранителей, дав им личный приказ, сказанный на ухо.
131
Следов этого города не осталось.
132
Парменион был старым товарищем и другом отца Александра – царя Филиппа; участвовал во всех битвах и занимал высшую должность наблюдателя за правильной связью армии Александра с далекой Македонией. Под начальством Пармениона были все тыловые отряды.
Когда Парменион стал читать письмо Александра, гонцы, приблизившись сзади, пронзили старого полководца мечами.
Казнив множество близких ему людей, Александр этим не удовлетворился. Он объявил, что для лучшей связи с родиной им устроена эстафетная почта и все желающие могут послать письма домой. Но когда войско передало письма, все они были задержаны и прочитаны, и воины, выражавшие недовольство, были выделены в особый штрафной отряд, помещенный под наблюдением вне лагеря.
Этому отряду было объявлено, что в ближайших боях ему придется доказать верность, сражаясь в самых опасных местах.
Утолив немного свой гнев казнями и получив из Македонии несколько тысяч молодых солдат, базилевс решил, что недовольство подавлено и что войско снова беспрекословно исполнит его волю. Ранней весной, когда на горах еще лежал глубокий снег, а днем солнце уже разогревало замерзшую землю, однажды, на обычном вечернем пиру с начальниками частей и приближенными, Александр заявил, что на днях он снова двинется в поход.
– Куда? – воскликнули все.
– Отгадайте!
Все стали спорить. Одни высказывались за поход на Индию, другие – в Бактриану. Некоторые даже говорили, что царь достаточно расширил свои границы и двинется обратно через Кавказ к побережью Понта Эвксинского, [133] чтобы, покорив там скифов, вернуться в Македонию новым путем и построить на родине столицу всемирного царства.
133
Понт Эвксинский – ныне Черное море.
– Это я сделаю, когда дойду до конца земли, – сказал торжественно базилевс, – когда я воткну копье на крайнем, восточном берегу омывающего землю моря, из которого ежедневно выезжает колесница блистающего Феба.
Все поняли, что Александр пойдет на восток, но каким путем – через Согдиану и Серику или через Индию, – никто угадать не мог. По рукам передавался большой круговой «кубок Геракла», и все пили за удачный поход.
Несколько дней Александр занимался гаданиями. Его придворный главный жрец давал неясные, неопределенные предсказания. Александр пошел в храм дрангианских жрецов-огнепоклонников. Они нарисовали священными мелками на полу круги, разделили каждый на двенадцать отрезков и крутились, как волчки, пока не падали в судорогах, с пеной на губах.