Александр Македонский. Сын сновидения
Шрифт:
— Не знаю, трудно сказать. То кажутся голубыми, а то темными, почти черными. Возможно, сказывается столь различная натура родителей…
Никомах тем временем занялся царицей, у которой, как это часто случается при первых родах, продолжалось сильное кровотечение. Опасаясь этого, он предусмотрительно набрал снега со склонов горы Бермий.
Сделав холодные примочки, врач приложил их к животу Олимпиады. Царица содрогнулась, обессиленная и измученная, но он продолжал держать ледяной компресс, пока кровотечение полностью не прекратилось.
А потом, сняв
Потом Никомах показал матери малыша:
— Вот сын Филиппа, царица. Ты родила прекрасного ребенка.
И, наконец, вышел в коридор, где дожидался один из царских конников, готовый тут же отправиться в путь.
— Отправляйся, скачи к царю и скажи, что у него родился сын. Скажи, что это красивый, здоровый и крепкий мальчик.
Конник накинул на плечи плащ, перекинул через плечо переметную суму и бросился к выходу. Прежде чем он исчез из виду, Никомах крикнул вдогонку:
— Скажи также, что царица чувствует себя хорошо.
Воин не остановился, и вскоре во дворе послышалось ржание, а потом бешеный топот копыт, вскоре затерявшийся в улицах спящего города.
ГЛАВА 2
Артемизия взяла ребенка и положила на постель рядом с царицей. Олимпиада чуть приподнялась на локтях, опершись спиной на подушки, и посмотрела на него.
Он был прекрасен, с пухлыми губками и розовым, нежным личиком. Его светло-каштановые волосики блестели золотом, а точно посередине лба виднелось то, что повитухи называют «телячий лизок»: выдающийся мысик волос, разделенный надвое.
Глаза ребенка показались матери голубыми, но в глубине левого глаза виднелась какая-то тень, отчего при смене света он становился темнее.
Олимпиада подняла ребенка, прижала к себе и начала баюкать, пока он не перестал плакать. Потом обнажила грудь и хотела покормить его, но Артемизия, подойдя, сказала:
— Девочка, для этого есть кормилица. Не порти грудь. Скоро вернется с войны царь, и тебе нужно быть красивой и желанной как никогда.
И протянула руки, чтобы взять младенца, но царица не отдала его, а приложила к груди и кормила своим молоком, пока он спокойно не заснул.
В это время гонец во весь опор скакал в темноте, чтобы как можно скорее добраться до царя. Среди ночи он прискакал к реке Аксий и погнал коня по мосту из составленных рядом лодок. В Ферме, еще затемно, он сменил коня и продолжил свой путь в глубь Халкидики.
Над морем прорезался рассвет, и обширный залив зажегся от восхода солнца, став как зеркало, поставленное перед огнем. Над Калаврскими горами поднялось светило, осветив суровые скалы, многие из которых отвесно обрывались в море, яростно кипящее внизу пеной прибоя.
Филипп кольцом окружил древний город Потидею, почти полвека находившийся под властью афинян. Царь начал эту войну не потому, что хотел
— Мужчины! — кричал он. — Если вы чего-то стоите, пришел час показать это! Первого, у кого хватит духу броситься вместе со мной на вражескую стену, награжу лучшим конем из царских конюшен! Но клянусь Зевсом, если увижу хотя бы одного, кто в решительный момент заколеблется, буду сечь, пока не спущу всю шкуру. Сам! Вы хорошо меня слышите?
— Слышим, владыка!
— Тогда вперед! — приказал Филипп и кивнул подручным, чтобы поднимали на канатах раму.
На полуразрушенную ударами стенобитной машины стену перебросился мост, и царь, крича, разя мечом, бросился вперед — так быстро, что было трудно не отстать. Но его воины хорошо знали, что государь всегда держит свое слово, и повалили следом всей массой, толкаясь щитами и разбрасывая в стороны защитников города, изможденных недосыпанием и усталостью. За Филиппом и его личной гвардией хлынуло остальное войско, вступая в ожесточенные схватки с последними защитниками Потидеи, которые забаррикадировали улицы и входы в каждый дом.
К заходу солнца Потидея на коленях попросила мира.
Когда прибыл гонец, наступила ночь. Загнав еще двух коней, с возвышавшихся над городом холмов он увидел внизу вокруг стен толчею огней и услышал торжествующие крики македонян.
Гонец пришпорил коня и вскоре уже был в лагере, где попросил отвести его в шатер к царю.
— Чего тебе нужно? — спросил его начальник стражи, судя по акценту северянин. — Царь занят. Город пал, и царь ведет переговоры с послами.
— Родился царевич, — ответил гонец.
Начальник стражи даже подскочил.
— Следуй за мной.
Государь в боевых доспехах находился в шатре, окруженный своими военачальниками. Чуть позади него сидел начальник штаба Антипатр. Прочие были представителями павшей Потидеи, которые не столько говорили, сколько слушали Филиппа — македонский царь диктовал свои условия.
Начальник стражи, понимая, что его вмешательство в данный момент недопустимо, но в то же время осознавая, что промедление с оглашением известия будет еще более непростительным, выпалил одним духом:
— Царь! Весть из дворца: царица родила тебе сына!
Потидейские послы, бледные и истощенные, переглянулись и привстали со своих скамеечек. Антипатр поднялся на ноги и прижал руки к груди, ожидая распоряжения или какого-либо слова от царя.
Филипп осекся на полуслове.
— Ваш город должен выдать нам…— говорил он как раз в этот момент и закончил изменившимся голосом: — Сына.
Послы не поняли и снова переглянулись, на этот раз побледнев от ужаса, но Филипп уже опрокинул свое кресло, оттолкнул начальника стражи и схватил за плечи гонца.