Александр Македонский. Трилогия
Шрифт:
Александра ждал паланкин с навесом. Когда к нему поднесли носилки, царь остался недоволен и, повернувшись, сказал что-то, чего я не расслышал в грохоте общей радости, все еще оставаясь на галере. Мне показалось, с паланкином что-то не так. Конечно, все всегда делается неправильно, когда приходится полагаться на кого-то другого, подумалось мне. Что там на сей раз?
Сходя по трапу, я заметил коня, которого уже вели к царю.
— Так-то лучше, — заявил Александр. — Теперь вы уж точно увидите, жив я или умер.
Кто-то подставил ладони, помогая ему сесть
Потом подбежали воины.
Они нахлынули огромной вопящей волной, пропахшей застарелым потом, въевшимся в кожу под солнцем Индии. Военачальников оттеснили, словно те были простыми крестьянами, мешавшими на пути. К счастью, конь Александра имел самый спокойный нрав. Воины цеплялись за ноги царя, целовали кайму его хитона, благословляли его или просто пялились, подобравшись ближе. Наконец нескольким телохранителям удалось прорваться сквозь толпу — они знали, единственные на этом берегу, его подлинное состояние. Расталкивая сборище, они повели коня прямо к приготовленному для Александра шатру.
Я пробивался сквозь давку, точно кошка, застрявшая под воротами. Воины были настолько возбуждены, что даже не замечали, как гнусный перс пихает их что есть мочи. Я слышал уже довольно рассказов тех, кто видел боевые раны в грудь, о том, что человек будет жить, пока не попытается встать. Потом раненый выплевывает немного крови и моментально падает замертво. Примерно в двадцати шагах от шатра, когда я почти уже догнал его, Александр натянул поводья.
«Он понимает, что сейчас упадет», — подумал я и быстрее заработал локтями.
— Остальной путь я пройду, — сказал он. — Просто чтобы каждый видел своими глазами: я еще жив! Так он и сделал. Двадцать шагов превратились в пятьдесят, ибо воины буквально рвали его на части, хватали за руки, тянули к себе, желая Александру здоровья и счастья. Они срывали цветы с ближайших кустов — эти вощеные индские цветы с тяжелым, приторным запахом — и бросали ему. Кто-то похитил цветочные гирлянды из местных храмов… Александр держался прямо, широко улыбаясь. Он никогда не отвергал любви.
Наконец Александр вошел в свой шатер. Лекарь по имени Критодем, сошедший с галеры вместе со мною, поспешил вслед за ним. Выскочив обратно и увидев меня рядом, он сказал:
— Рана кровоточит, но не сильно. Из какого только материала он создан?
— Я пригляжу за ним, едва уйдут полководцы.
С собою я привез суму со всем необходимым. Птолемей и Кратер вышли довольно скоро. Теперь, подумалось мне, начинается настоящее ожидание.
Толпа бесновалась у шатра. Кажется, они воображали, что Александр сейчас будет принимать их, но стражник не давал им подойти близко. Я ждал.
Вершины пальм окрасились черным на фоне закатного неба, когда из шатра вышел Гефестион.
— Багоас где-то здесь? — спросил он у стражи. Я выскочил вперед.
— Царь начинает
«Начинает уставать! — думал я. — Ему следовало лечь еще час назад».
Внутри было жарко. По обыкновению, Александр полулежал на подушках. Подойдя, я поправил их. Рядом с кроватью стояла чаша для вина.
— О, Аль Скандир! — взмолился я. — Ты же знаешь, что лекарь запретил тебе пить вино, если идет кровь…
— Так, ерунда. Кровь уже не течет.
Царь нуждался в отдыхе, а не в вине. Я уже послал за водой, чтобы обтереть его губкой.
— Что ты делал с этой повязкой? — спросил я. — Смотри, она сбилась набок!
— Так, ничего, — отвечал Александр. — Гефестион хотел посмотреть на рану.
Я просто ответил:
— Не лги мне. Она присохла.
Смочив ткань, я снял ее, протер губкой грудь Александру, помазал рану мазью, наложил чистую повязку и послал за ужином. Александр едва мог есть, настолько он устал за день. Закончив, я тихонько устроился в углу; он привык засыпать, когда я сижу где-то рядом.
Немного спустя, уже в полудреме, Александр глубоко вздохнул. Я тихо подошел ближе. Губы его шевелились. Я подумал уже, что он просит меня позвать Гефестиона, чтобы тот посидел у его ложа, — но он шепнул лишь:
— Еще столько работы…
24
Мало-помалу Александр поправлялся. В лагерь прибыли посланники маллов, желавшие договориться о сдаче. Царь потребовал привести ему тысячу заложников, но, когда те прибыли, счел это знаком доброй воли и отпустил всех до единого.
Из индских земель явились процессии, нагруженные дарами: золотые чаши, наполненные жемчугом, сундуки из редкостных пород дерева, полные пряностей, расшитые балдахины, золотые ожерелья с рубинами, слоны… Чудеснейшим же из подарков были ручные тигры, вскормленные с человеческих рук еще в ту пору, когда были слепыми котятами, — они важно расхаживали взад-вперед на серебряных цепях. Александр счел их более царственными животными, чем даже львы, и заявил, что и сам хотел бы взрастить одного такого, если б у него хватило времени должным образом заботиться о питомце.
Ради каждой встречи с послами ему приходилось подниматься с постели и усаживаться на трон, как если бы он чувствовал себя превосходно. Послы всегда говорили долго и витиевато, и каждую речь требовалось переложить на греческий; затем Александр отвечал, и его слова также перетолковывались. Потом он принимал дары… Я боялся, что тигры учуют запах его крови.
Рана высохла, хотя по-прежнему вселяла в меня ужас одним своим видом. Однажды утром царь — довольный, словно ребенок, вынувший изо рта молочный зуб, — со словами «Смотри-ка, что я вытащил» показал мне огромный осколок ребра. После этого боль уже не была такой острой, но кожа все еще приставала к сухожилиям, те — к костям и, как сказал врачеватель, к легкому внутри. Силы возвращались к Александру постепенно, и еще долго от боли он не мог глубоко вдохнуть или поднять руку, — что, однако, не удерживало его от работы, скопившейся за время похода.