Александр Македонский. Трилогия
Шрифт:
У Эвридики появилась новая мысль. Она на сей раз пустила в ход просторечие, на каком начала говорить еще до того, как принялась учить правильный греческий.
— Слушайте же меня, я — внучка Филиппа! Я дочь Аминты и внучка царя Филиппа и царя Пердикки. — Она показала на побагровевшего командира. — Спросите его. Ему все известно!
Самый старший солдат, пятидесятилетний ветеран, шагнул к командиру.
— Алкета, — он произнес это имя без особенного почтения, с достоинством свободного македонского воина, — она говорит правду?
— Нет! Выполняйте, что
Солдат перевел взгляд на девушку, потом на своих сотоварищей.
— А я полагаю, что она говорит правду, — возразил он.
Воины сгрудились поплотнее, кто-то сказал:
— Они не сарматы, как нам говорили. Они такие же македонцы, как мы.
— Моя мать…
Эвридика опустила глаза. Кинна пошевелилась, но изо рта ее исторглась лишь струйка крови.
— Она привезла меня сюда из Македонии. Я невеста Филиппа, вашего царя, брата Александра.
Кинна пошевелилась еще раз. Она слегка приподнялась на локте и, задыхаясь, сказала:
— Это правда. Я клянусь именем…
Она закашлялась. Кровь хлынула из ее горла, и умирающая потеряла сознание. Эвридика отбросила копье и опустилась на колени. Застывшие глаза матери закатились. Возразивший Алкете ветеран подошел и встал рядом с ней, глядя на других воинов.
— Оставьте их в покое! — сказал он.
Еще двое солдат присоединились к нему, остальные стояли, опираясь на свои копья в смятенном и мрачном молчании. Эвридика бросилась на грудь матери и зарыдала.
Вскоре она осознала, что к ее рыданиям присоединились возмущенные голоса. Солдаты явно выражали свое недовольство. Ей пока не было, конечно, известно, что македонским командирам в последнее время все чаще приходилось сталкиваться с мятежными настроениями. Птолемей в Египте как-то шепнул по секрету своим близким друзьям, что очень был рад возможности составить свою новую армию из одних добровольцев, убравшись подальше от регулярного войска. Сейчас это войско невольно напоминало Букефала, покойного жеребца Александра, верно служившего только хозяину и норовившего сбросить любого другого седока. Оно, подобно старику Букефалу, не желало терпеть менее искусного и талантливого наездника.
Эвридике, ощутившей поддержку, еще пуще, чем прежде, захотелось отдаться на милость солдат, умолить их как подобает сжечь тело матери и, отдав ей пепел для захоронения на родине, отвезти ее обратно к морю. Однако, отерев кровь с лица Кинны, она увидела в нем суровость, освященную смертью до степени непреклонности. Нет, мать не должна уйти в иной мир с горьким сознанием, что она родила трусливую дочь.
Под руку Эвридике попался золотой медальон, который Кинна всегда носила на шее. Он был в крови, но девушка легко совлекла его с павшей и встала, гордо выпрямившись.
— Смотрите же. Вот портрет моего деда, царя Филиппа. Он подарил его моей бабке Аудате в день свадьбы, а она передала моей матери в день ее свадьбы с Аминтой, сыном царя Пердикки. Убедитесь сами.
Она вложила сверкающий диск в морщинистую и грубую руку ветерана; остальные воины столпились вокруг, пристально изучая вырезанный на золоте профиль
— Ну да, это Филипп, — уверенно произнес ветеран. — Я видел его много раз.
Воин досуха вытер медальон подолом своего домотканого хитона и вернул девушке.
— Береги его хорошенько, — сказал он.
Он говорил с ней словно с юной племянницей, и она с удивлением различила нотки дружеского участия в словах прочих солдат. Теперь эти грубые люди воспринимали ее как найденыша, сироту, спасенную и удочеренную ими. Алкете воины сообщили, что отвезут девушку в Сарды. Любому дураку ясно, что в ее жилах течет кровь Филиппа, и если Александр выбрал ее в невесты своему брату, то они должны пожениться, иначе вся армия узнает о предательском заговоре.
— Отлично, — сказал Алкета. Он уже понял, что дисциплина, а возможно, и сама жизнь его повисли на волоске. — Тогда давайте очистим дорогу и поможем раненым.
Привычные к жестоким сражениям солдаты сноровисто уложили тело Кинны в арбу и накрыли одеялом, потом подогнали собственные повозки для мертвых и раненых и собрали багаж, брошенный местными носильщиками, удравшими в холмы вместе со служанками и провожатыми. Эвридику усадили на подушки, чтобы она могла ехать рядом с покойной.
Один из солдат с готовностью поскакал вперед — к Пердикке, везя тому сообщение от Ал кеты. Неизвестно, заглянул ли гонец по пути в основной лагерь, где располагались войска Пердикки и грека Эвмена, но, как бы там ни было, когда за очередным поворотом дороги появилась крепость из красного камня с раскинувшимся вокруг нее городом, Эвридика увидела огромное количество воинов.
Они стояли вдоль дороги рядами, словно встречая царственную особу, и дружно приветствовали приближение каравана. До слуха Эвридики долетели отрывистые печальные возгласы ближайших к ней македонцев: «Несчастная девушка! Прости этих ребят, госпожа! Алкета ввел их в заблуждение!» Странное, подобное кошмарному сну завершение замысла Кинны словно бы сделало нереальной и ее смерть, хотя Эвридике достаточно было протянуть руку, чтобы коснуться недвижного тела.
Разъяренный Пердикка стоял за спиной Клеопатры, смотревшей вниз из окон верхнего этажа. Она ощутила его неспособность что-либо предпринять и в гневе хлопнула ладонями по подоконнику.
— И ты допустишь все это?
— У нас нет выбора. Если я арестую ее, поднимется бунт. Сейчас совершенно не подходящее время для смуты. Они прознали, что она внучка Филиппа.
— Но она — дочь изменника! Ее отец замышлял убийство Филиппа. Неужели ты позволишь ей выйти замуж за его сына?
— Нет, если мне удастся воспрепятствовать этому.
Колесница подъехала ближе. Он попытался рассмотреть лицо дочери Аминты, но без особенного успеха. Ладно, ему все равно придется спуститься и приветствовать ее как подобает, чтобы сохранить собственное достоинство и, при удачном стечении обстоятельств, выиграть время. Как раз в этот момент новое волнение на дороге привлекло его внимание. Высунувшись из окна, Пердикка пригляделся и с проклятиями спрятался обратно.