Александр Михайлович Ляпунов
Шрифт:
Утомленный шумным мельтешением, удалился Александр в длинный коридор и побрел в ту сторону, откуда доносилось нестройное пение. У входа в «мертвецкую» компания студентов самозабвенно тянула громкими голосами:
Эх, студенческая доля! Эх, студенческая доля! В головах вопросы, В зубах папиросы, То-то воля…В самой аудитории застал он сцену довольно оригинального свойства: распаленные и раскрасневшиеся студенты лихо отплясывали вприсядку со звонкими возгласами. Несмотря на чрезвычайную тесноту, не найти было угла, где бы не плясали хоть несколько человек. Студенческая
Еще более поразительную картину наблюдал Александр на обширной площадке перед центральной, парадной лестницей. Возбужденные, ликующие студенты, столпившись круг ректора — знаменитого ботаника Андрея Николаевича Бекетова, наперебой угощали его пивом, выражая при этом ему шумное одобрение. Затем его подхватили на руки и принялись качать, подбрасывая в воздух. Несколько раз, оказавшись на ногах, порывался ректор уйти, но отделаться от многочисленных почитателей ему не удавалось. За ним увязывалась целая толпа, и все повторялось сначала. Александру стало жалко Андрея Николаевича, и возникло даже желание прийти ему на выручку. Но он знал, что любовь к Бекетову в университете всеобщая и искренняя и принимает такие безудержные формы лишь из-за простодушной грубости нравов студенческой молодости. «Они иначе быть не могут. Это слишком обыкновенное у нас дело», — спокойно заметил Ляпунову стоявший рядом старшекурсник, должно быть, уловивший тень недоумения на его лице.
Когда рассказывал Александр у Михайловских об увиденном на вечере, в черных глазах Ивана Михайловича разглядел он знакомые веселые искорки. Видать, очень позабавило Сеченова затруднительное положение, в которое попал невольно ректор Бекетов, его добрый приятель.
Но на Софью Александровну разгульные наклонности петербургских студентов произвели удручающее впечатление.
— Нет, это же ни на что непохоже! — воскликнула она, делая испуганные глаза. — И тебе непременно надо бывать на тех вечерах?
Александр тут же пожалел, что принялся столь красочно расписывать своим домашним комичные, на его взгляд, подробности студенческого вечера.
— Я поначалу думал быть там с Наташей, — неловко оправдывался он, желая как-нибудь успокоить мать.
— Ах, боже мой, еще и Наташе не хватало видеть это беспутство! Саша, не говори, пожалуйста, такого вздору.
На рождественские каникулы Александр приехал в Нижний, и его обстоятельные повествования из студенческой жизни сделались на то время главным интересом семьи. Особенно изумил он Сергея и Бориса описанием телефона — совершеннейшей еще новинки.
— Это род телеграфа, передающего звуки, — объяснял Александр. — Нарочно выписали его от Сименса, поскольку тот значительно усовершенствовал аппарат, и установили в физическом кабинете. Между прочим, позволили нам проводить опыты. Вторая станция помещалась в подвале. Звуки, правду сказать, невнятны, но как прислушаешься да привыкнешь, так каждое слово разобрать можно, если нет в комнате сильного шума. И не только что слова — голоса различаешь со всеми оттенками.
— Эдак ведь придумают когда-нибудь и музыку слушать по проводам? — поразился Сергей, применяя услышанное к своим интересам.
Музыка по-прежнему безраздельно властвовала в его душе. Когда выступал он на ученических концертах, то неизменно заслуживал у зала аплодисменты и по нескольку раз вызывали его на «бис». Обо всем этом сообщила Александру мать. Она гордилась признанными успехами сына и с тем вместе была в немалом душевном смятении. Сергей уже твердо выражал желание быть не кем иным, как только музыкантом. Но Софья Александровна, измученная всегдашним недостатком средств в семье, хотела для него более солидного и обеспеченного положения и настаивала на профессии юриста. Болобоновские и плетнихинские родственники тоже не одобряли выбор Сергея, и приходилось ему нелегко: надо была противостоять настойчивым уговорам и убеждениям дорогих и близких людей. Все же держался он непреклонно на своем и, кроме музыки, не мечтал себе никакой другой будущности.
Обрадовавшись
Этот раз случился у братьев крепкий спор. Александр рассказал о том, как часто посещал он Мариинский театр в родственной петербургской компании. За короткий срок прослушаны им оперы «Пророк», «Кузнец Вакула», «Рогнеда», «Фауст», «Аида», «Юдифь» и «Жизнь за царя». Последняя настолько ему понравилась, что побывал он на ней дважды. А вот «Руслан и Людмила», на которую ходили совсем недавно, не произвела на него ожидаемого впечатления. И тут пришлось ему столкнуться с резким суждением Сергея, который не усомнился откровенно высказать, что Александр, надо полагать, не в состоянии оценить несравненное творение Глинки. Коли не хочет он упустить для себя в русской музыке нечто весьма важное и несомненное, наставлял Сергей брата, то всенепременно должен еще сходить на оперу и даже не раз, пока не восчувствует во всей полноте ее редкостные достоинства. После некоторых противоречий между ними Александр сказал примирительно, что кладет оружие и как только прибудет в Петербург, первым делом постарается попасть на «Руслана и Людмилу». Свое намерение он осуществил по возвращении в университет, и то ли подействовала на него убежденность Сергея, ушедшего много вперед в музыкальном развитии, то ли сам он вслушался в музыку Глинки, только мнение его и вправду переменилось.
Когда разгорались вдруг между сыновьями словесные баталии, Софья Александровна, запасшись рукоделием, тихонько устраивалась рядом, дивясь про себя содержательности и зрелости их суждений. Лишь иногда, если дело становилось горячо, вступала она в разговор.
— А что, Саша, с Михайловскими ты тоже в театр ходишь? — спрашивала Софья Александровна нарочито невинным голосом.
— Именно с ними чаще всего и ходил, — отвечал не остывший еще Александр. — Николай Андреевич любил со мной в опере бывать. Случалось нам с ним вдвоем только идти в Мариинский. А ныне, как стало у него худо со здоровьем, так не до театров уж. Совсем одолели его приступы удушья. Когда к нему подступает недомоганье, тетя Катя всю ночь у Михайловских проводит, помогает Анне Михайловне.
— А с Сеченовыми так же часто видишься?
— До недавних пор каждое воскресенье. А то тетя Катя с дядей Рафаилом и Наташей сами ко мне в будни заглянут. Посидим за чаем, скоротаем вечерок. Но как начал я уроки давать, так свободного времени вовсе не стало.
Уроки, которые нашел себе Александр, в самом деле поубавили досуг до чрезвычайности. Трижды в неделю обучал он сына одного их петербургского знакомого арифметике, латыни и русскому языку, приготовляя его за гимназический курс. Каждый урок оплачивался по рублю, что существенно пополняло студенческий бюджет Ляпунова. Но приходилось затрачивать немало времени на дорогу, так как у себя проводить занятия не было ему никакой возможности. Опять не повезло с квартирой: двое жильцов за стеной — тонкой перегородкой — оказались большими любителями карточной игры. Играли азартно и довольно горячились, невообразимо шумя. Так что намерен был Александр по окончании каникул нанять другую квартиру.
— Сам-то ты здоров ли? — тревожилась мать, взволнованная вестью о жестокой болезни Михайловского. — Как тебе петербургская сырость?
— Что делать, приходится ее глотать. В ноябре вот захватил себе простуду, — неохотно признался Александр. — Принял 30 гранов хины и тотчас оправился.
— На что же ты столько хины употребляешь? Чай, не лихорадка же у тебя, — всполошилась Софья Александровна.
— По нынешним воззрениям медиков, хина — единственное лекарство, не приносящее никакого вреда, — объявил Александр. — Иван Михайлович советует принимать ее в таких количествах, чтобы звон в ушах стоял. Вот тогда, говорит, можно пользы ждать. Впрочем, со мной такое случается крайне редко, разве только весной или осенью…