Александр Островский. Его жизнь и литературная деятельность

Иванов И. И.

И теперь также на одной стороне было “благородство”, а на другой – “капитал”; но с одной весьма существенной разницей. Благородство разорившихся дворян только и ограничивалось “породой”, родословным древом. О принципах, идеальных задачах не могло быть и речи перед лицом страшной дилеммы: или отказаться от прирожденных “благородных вкусов” и взяться за черную работу, или войти в сделку с обладателями капитала, покориться им как мужьям, зятьям, вообще родственникам и в то же время – как победоносным представителям новых воззрений на личное благородство, личный труд и ум.

Первая пьеса, написанная Островским на этот мотив, Бешеные деньги (1870). В ней противоборствуют два лагеря. Один состоит из господ

с громкими фамилиями и “титулованной родней” – Телятев, Кучумов, Чебоксарова с дочерью. Все они с самыми внушительными “традициями” и самым жалким настоящим. Кавалеры открыто паразитируют на купцах, дамы только и мечтают свой дворянский герб пристроить к хорошей коммерческой фирме. На противоположной стороне – человек ума, таланта и дела. Он даже по-русски объясняется не вполне литературно, но исполнен силы и энергии, что особенно явно рядом с выродившимся и обедневшим дворянством; как сторонник активной личной деятельности и демократического труда, он является представителем будущего общественного и экономического строя.

Не может быть и вопроса, кто должен остаться победителем: господам с тонкими вкусами и духовной немощью приходится окончательно отойти в сторону или примкнуть к “деловым людям”.

В течение семидесятых годов Островский все пристальнее сосредоточивает свое писательское внимание на представителях просвещенного русского общества всех слоев.

Разнообразие типов, воспроизведенных драматургом в течение десяти лет, поразительно: целая историческая и до сих пор не полинявшая галерея!

На следующий год после Бешеных денег появляется одна из популярнейших пьес Островского – Лес. Два главных героя – комик и трагик – навсегда останутся классическими фигурами в русском репертуаре. Вообще, глубокое знание актерской жизни и психологии – такое же блестящее достоинство таланта Островского, как и открытие темного царства. И драматург, видимо, с любовью обращался к этой области, посвятил исключительно ей две пьесы – Без вины виноватые и Таланты и поклонники. Он сумел и здесь сохранить полное беспристрастие и полноту художественного воссоздания жизни. На двадцатипятилетнем юбилее Островский говорил о своей неизменной любви к русским артистам наравне с любовью к русскому театру, и приветствие и венок с их стороны он считал для себя высокой честью. И речь писателя была искренней, – но уважение к истинным художникам сцены не помешало ему разглядеть и ярко отобразить многочисленные тени закулисного мира.

В его пьесах благородство, и рыцарственность характеров проявляются по-особенному – непременно на манер шиллеровского Карла Моора или испанского витязя печального образа. Несчастливцев, несомненно, благороден, – но было бы несравненно целесообразнее и для самого героя, и для покровительствуемых им лиц, если бы его искренние чувства поменьше украшались лицедейством и всякими другими театральными жестами. Также хороший, вероятно, и как человек трагик в пьесе Таланты и поклонники, – но весь героизм его заключается в непомерном истреблении крепких напитков за чужой счет.

Рядом с такими “благородными” личностями Счастливцев, Робинзон, Шмага – откровенные прихлебатели и плуты. Что касается женских артистических персонажей – среди них драматургу, к сожалению, удалось найти еще меньше героинь. Самая доблестная, несомненно, Кручинина, – но зато она и вызывает против себя повальную ненависть среди сподвижников по сцене, которые даже дают друг другу “благородное, самое благородное” слово, замышляя подлую интригу против “институтки” и “отшельницы”. В другой пьесе артистка Негина – тоже из добродетельных, но падких на соблазны, – очень определенно объясняет этот порок. Она оправдывает свою слабость тем, что не может оставаться добродетельной, то есть честной женщиной: на сцене это значило бы явиться “героиней”,

то есть – поясняет Негина – “укором для других”.

Рядом с миром актеров – длинный ряд более простых интеллигентных лиц. Их удобно разделить на две группы: вполне меткие наименования дает одна из пьес Островского – Волки и овцы (1875). Взаимным нравственным и житейским отношениям этих двух человеческих пород посвящены почти все пьесы семидесятых годов: Поздняя любовь (1874), Трудовой хлеб (1874), Богатые невесты (1876), Бесприданница (1879), отчасти – Последняя жертва (1878). Самая талантливая из этих пьес, несомненно, – Волки и овцы, и именно она – наравне с Лесом и Грозой – появляется чаще всего на русских столичных и провинциальных сценах.

Действующие лица здесь особенно любопытны: они показывают, какие разнообразные натуры породило наше крепостное право – с волчьей и овечьей психологией. В первом ряду “волков” красуется Миропа Мурзавецкая – ханжа и деспотка. Ее плоть и кровь пропитаны крепостническими инстинктами. Она ни во что не ценит чужую личность, особенно мужицкую, свободный чужой труд продолжает считать чуть ли не барщиной, к суду и властям относится по-старому, то есть всецело полагаясь на взятку, мошенничество – тайное и явное насилие над “овцами”. Но Мурзавецкая – русский “волк” – дворянка, то есть с большой примесью малодушия и даже простодушия. У этого “волка” невыдержанная политика и тщедушная душа. Он смел и самоуверен до первого столкновения с человеком более ловким и сильным. Он все время дрожит при мысли быть пойманным с поличным, и когда это несчастье обрушивается на него – волк мгновенно превращается в зайца.

Эта психология очень тонко воссоздана автором. Сцена Мурзавецкой с Беркутовым – умницей и законником– одна из самых блестящих по художественному и реальному слиянию трагизма с комизмом. Мурзавецкая при первом же намеке на незаконность ее действий начинает проговариваться, минуту спустя во всем сознается и умоляет Беркутова спасти ее: “Батюшка, не погуби!”

И дальше: “ничем, батюшка”, “уж не упомню, батюшка” – все это подлинные страдания заячьей души. А фраза насчет окружного суда – верх совершенства: “Боюсь я, голубчик, окружного суда; страсть как боюсь!..” Правдивее не могла высказаться дореформенная оторопь русской помещицы.

Среди “овец” самая привлекательная и породистая – богатый барин Лыняев. В его природе таится нечто Обломовское, но он не байбак, он даже деятель и с благородным направлением. Но в нем много пассивности, безотчетного добродушия, отчасти барской лени и неохоты всегда и во всем проявлять свою личность. И, разумеется, он целиком попадает в лапы красивого “волка” – девицы, берущей на себя обязанность думать и решать за свою жертву.

Развязка пьесы вполне благополучна. Но это не общий закон: “овцы” далеко не всегда находят таких искусных и в то же время благородных защитников, как Беркутов. Человеческая наивность и склонность к искренним бескорыстным чувствам – удобный материал для эгоистов и стяжателей. Требуются большие усилия, чтобы “овце” спастись от волчьих зубов – все равно мужчина или женщина обладает этими зубами.

ГЛАВА XV ЛИТЕРАТУРНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ОСТРОВСКОГО В СЕМИДЕСЯТЫЕ ГОДЫ

“Волки” мужской породы разнообразнее и опаснее. Даже “волчата” весьма часто являются истинной карой для девушек-“овец”. Еще в Бедной невесте Островский изобразил совсем ничтожного “волчонка”. Мерич – и пошл, и неумен, и, по-видимому, совсем без зубов и когтей, – но для Маши Незабудкиной и он герой – просто потому, что знает чувствительные слова, чисто одевается, обладает симпатичной внешностью, главное – уверен в своей неотразимости и ловко умеет представить себя в самом выгодном свете.