Александр Пушкин и его время
Шрифт:
Из приотворившейся двери трактира высунулась навстречу голова, заботливо оглядывавшая небо.
Увидев подъезжавшую тройку, малый весь выдвинулся из двери в черном своем засаленном сюртуке, в зеленом фартуке, с метелкой в руке, выжидал: — Кого бог дал? Увидев Пушкина, кинулся к бричке:
— Барин! Александр Сергеич! Пожалуйте! Милости просим!
— Здравствуй, братец! Номер найдется?
— Помилуйте-с! Кому-кому, а вам — завсегда… Пожалуйте-с.
Малый уже открывал номер, висевшая на двери красного штофа портьера крепко пахла пылью, дремали красного дерева ампирные
— Отлично! — говорил Пушкин, сбрасывая шинель малому на руки — Промерз как собака…
— Извольте приказать травничку! — умильно выговорил малый, склонив раскудрявленную голову.
— Отлично! — повторил Пушкин. — Тащи!
Пушкин выпил настойки, прошел к печке, приложил руки, сам прижался боком к теплым изразцам. Тикали мерно большие часы с гирями.
Дверь распахнулась, колыхнулась портьера, за порогом, в освещенном коридоре — высокая фигура в расстегнутом военном сюртуке…
— Ба! Pouchkine! Дружище! А я-то слышу: «Пушкин приехал»… Рад тебя обнять… Ха-ха-ха!
Пушкин вытянул шею, присматриваясь против света.
— Иван Ермолаич! — воскликнул он. Штабс-капитан Великопольский шагнул в номер, обнял
поэта со всем жаром налетевших воспоминаний молодости. и Пушкин учуял букет водки, табаку, пыльного сюртука, приправленный опопанаксом на мягких усах.
— Дай, Пушкин, на тебя полюбоваться, — отодвинулся от него, любуясь им, Иван Ермолаевич, — каков ты?.. То-то я слышу — проскочил, сказывали, с фельдъегерем в Москву… И губернатор тоже, говорят, доволен — свободен Пушкин, хлопот ему, губернатору, нету!.. Поздравляю! Тебе повезло…
— А ты как? — отнесся к нему Пушкин.
Великопольский, гвардионец, рубаха-парень, богач и застольный поэт, служил в лейб-гвардии Семеновском полку, дрался в Европе, а после бунта семеновцев был смещен в армейский полк в чине штабс-капитана… Докука-с! Полк квартировал по деревням, только и радости было вырваться в Псков, в трактир…
— А мы все еще ждем милости! — смеялся Великопольский. — Рад видеть тебя. Надеюсь, вспомним старину? Сразимся! Эй, малый! — крикнул он, высунувшись в дверь. — Карты!
— Да дай хоть пообедать… Не ел весь день…
— Это делу не мешает — кушай на доброе здоровье, а я уже закусил.
Малый принес карты, зажег канделябр, поставил на стол, побежал за обедом.
Великопольский с шиком нажал тугую колоду, обертка лопнула под крепкими пальцами с выпуклыми ногтями, карты веером полетели на стол.
— Так, только для препровождения времени…Заложу сто…
— Прошу! — сказал холодно Пушкин.
И штосс пошел ходом железной своей судьбы. У банкомета карта легла налево — взяла, карта легла направо — бита, проста наука!.. Карты понта лежали, хмуро ожидая своей участи, пестрые, с подписанной над ними мелком на сукне стола цифирью ставок. Пушкин
— Ваша бита! — ласково сказал он и взял золотой.
Половой в белых рубахе и штанах, в красной опояске принес обед, уставил блюда и судки на бюро и, вытянув шею, туповато заглянул на игру.
Карта шла поэту, удача! Он вовремя будет в Москве — милая Софи! Свобода!
И от всего этого Пушкин играл уверенно, бил противника и на банке и на понте — ветер дул в его паруса! Уже ковер на полу был закидан изодранными картами, от табачного дыма воздух в номере стал сизым, свечи горели тускло, усатое лицо Ивана Ермолаича покраснело, блестело в поту… В дверь постучали.
— Прошу?! — крикнул вопросительно Пушкин.
Портьера колыхнулась, из-за нее неслышной тенью выдвинулся высокий бледный офицер, вытянулся, щелкнул каблуками и стал, картинно сронив голову на грудь.
— Поручик Чиж! — представился он. — Прикажете присоединиться?
— Рекомендую… Из наших! — пробасил Великопольский, поправляя усы.
Поручик Чиж присел осторожно на стул и стал понтировать тоже осторожно.
Пушкин бил наверняка — выиграл всю наличность Ивана Ермолаича. Сыграли даже на Французскую Энциклопедию в тридцати пяти томах, и Пушкин выиграл тридцать пять томов. Иван Ермолаич поставил женины бриллианты — бабушкино колье, Пушкин взял и колье. — Ну, разреши на мелок, Александр Сергеич, — сказал Великопольский. — Идет пятьсот! Может, отыграюсь…
Поэт играл без выдержки, Иван Ермолаич проигрывал бешено, словно валился в пропасть. Чиж все время, не проронил слова, только бледнел, его голова с выцветшими глазами, с белокурыми, наперед зачесанными височками висела в дыму между свеч, словно луна в облаках… Ставил осторожно, по золотому.
Велокопольский проиграл и на мелок… — Встал! — сказал Иван Ермолаич. — С тобой сегодня хоть не садись. Проигрыш за мной, не знаю, как и выберусь, — говорил он неохотно и неясно. — Н-да! Я поехал!
Пушкин вернулся, проводив гостя. От золотой удачи он был весел, пьян, как от вина. Поручик Чиж ожидал его, не садясь, стоя у стола, как часовой.
— Продолжим? — спросил Пушкин, — Ежели вы не устали?
В свете оплывающих калетовых свечей бледнело белое лицо с большими бесцветными глазами.
— Охотно! — глухо ответил Чиж и объявил: — У банка сто…
И расстегнул сюртук…
Это прозвучало как предупреждение. Чиж понтировал осторожно, но банки закладывал все крупнее, захмелевший удачей Пушкин шел охотно ва-банк.
Чиж оставался невозмутимым, только голова клонилась к столу все ниже, и при свете канделябра все светлее становились его глаза и зачесанные наперед височки.
…И когда ноябрьский рассвет пробился меж гардинами, Пушкину ставить было больше нечего.
— Ваша ставка? — спросил Чиж.
— Атанде! — сказал поэт. — На мелок не играю.
И встал с огорченным облегчением, налил стакан вина, выпил.
Чиж методически, медленно и долго собирал со стола выигрыш, рассовывал, изгибаясь и хмурясь, по карманам. Поручик ушел, словно растаяв в утренней мгле. Пушкин отодвинул на окне гардину — шел крупный снег, благовестили колокола к ранней обедне.