Александр Степанович жил…
Шрифт:
Два следующих дня Блохин усердно работал и, не сознаваясь себе в том, старался меньше есть. Прохаживаясь по дому и разминая ноги он, время от времени, останавливался перед большим, в изъеденной жуком раме, зеркалом и пристально рассматривал свое отражение. О Лиде он не думал. Он думал о себе.
Они встретились снова и, как в первый раз, сидели на сваленных у забора бревнах. Блохин курил. Он держался без курева две недели, но тут нашел в буфете начатую пачку сигарет
— Так и будешь здесь жить?
— Ага, — кивнула Лида, — что ж не жить то… Здесь жить можно. Народ у нас, правда, тяжелый, но отходчивый, зла не держит. Ну, а красота, сами видите, вон она…!
Следуя за ее рукой, Блохин перевел взгляд на Оку, на светлую за лесами даль, на медленно бредущих по зелени луга пятнистых коров.
— А вам одиноко… — сказала она задумчиво. — Вы и сюда-то приехали потому, что одиноко. Захотели посмотреть, какое оно на сомом деле одиночество…
Он не ответил, промолчал.
— Ну а для себя, для себя ты что-то ищешь?
— Что для себя? — вроде как не поняла она. — Ищет тот, кто потерял, а я не теряла. Я здесь родилась. Вон мой дом, да и мать стара стала. И потом, спокойно мне здесь, на душе тихо…
Она улыбнулась и Блохин сразу поверил в ее слова, принял их и ему вдруг самому захотелось приобщиться к этой ее жизни. От легкого движения что-то будто сдвинулось в его восприятии мира и Лида представилась ему по-другому, нечто новое проступило в ее задумчивом, худом лице. Она почувствовала происходящую в нем перемену и снова улыбнулась.
Когда на землю опустились легкие, прозрачные сумерки, он проводил ее по высокому берегу до дома и там неожиданно и сильно поцеловал. Она не сопротивлялась, но потом ловко и уверенно отстранилась, посмотрела на Блохина.
— Вы уедете, а мне здесь жить. И так, небось, Бог знает что говорят. Я лучше приеду к вам в Москву. Сами знаете, нам время от времени приходится ездить… — Она лукаво улыбнулась. Блохин опешил. Легким движением Лида потянула руку из его ладони, взбежала на крыльцо и оттуда, уже откровенно смеясь, продолжала:
— Ладно, не бойтесь… Я пошутила… — и скрылась за дверью.
Ночью снова пошел дождь. Холодный, порывистый ветер хлестал тонкими струями в окно. Небо заволокло мутными, беспросветными облаками. Гонимые ветром они летели низко над землей. Блохин хандрил. Работа валилась из рук, и он часто выходил на крыльцо покурить. За молоком он не пошел. Рано отужинав, Александр Степанович для порядка поборолся с дремотой и, не выдержав, завалился спать. В доме было холодно и то ли от этого, то ли от ровного шума
Он проснулся от скрипа двери, проснулся сразу, полностью осознав, где находится. Легкий, по-детски наивный страх стиснул грудь, побежал мурашками по спине. Пахнуло сыростью. В темноте дома, прижавшись плечом к косяку, стояла Лида. Она смотрела на него и ее лицо казалось белым пятном в обрамлении мокрых, спадающих по сторонам волос.
— Лида…?!
Она молча и, как ему показалось, решительно шагнула вперед, стянула сапоги и, шлепая босыми ногами по крашеным доскам, прошла в угол избы. Там, извиваясь худым телом, сбросила платье и он увидел, как белая тень скользнула через комнату. Блохин почувствовал прикосновение холодной ноги и инстинктивно отодвинулся. Лида хихикнула, протянула руку и положила на комод очки.
Когда она ушла, Блохин долго лежал не двигаясь, смотрел в низкий черный потолок и слушал, как на стене тикают старые ходики, а за окном все так же монотонно барабанит по крыше дождь.
На другой день молоко ему вынесла Михевна. Лиды не было, она уехала к сестре отдыхать.
Всю следующую неделю Блохин работал. Что-то случилось и он уже не испытывал того изматывающего, отупляющего напряжения, что владело им последнее время. Работа шла легко, но иногда он отрывался и подолгу смотрел на улицу через потускневшее окно.
Снова потеплело, но жары уже не было. Настали странные, сказочно-туманные дни. Через истончившиеся облака мутным пятном проглядывало солнце. Шел редкий, ленивый дождь и казалось, капли его рождаются тут же у земли из пропитанного влагой воздуха. Парило.
Блохин долго стоял на косогоре, смотрел на омытую дождем, сочную зелень лугов, потом спустился к Оке и побрел по растянувшемуся на сотни метров плесу. Мокрый песок хватал за сапоги, но он все шел и за ним оставались большие, развороченные следы. Отойдя от берега, Александр Степанович поднялся на холм, повернулся к реке и откинул капюшон. От земли шло тепло. Где-то у горизонта светлела голубая полоска чистого неба. Луч солнца, на мгновение пробившись через облака, четкой тенью пробежал по склону холма, спустился к воде.
— Пора… — Блохин ладонью растер по лицу влагу. И необычное чувство незаметно пришло к нему, будто он физически ощутил, как отжил, ушел в небытие еще один кусок его жизни. Он вздохнул полной грудью, натянул на голову кепку и, шаркая ногами по мокрой траве, пошел в сторону деревни.
1982, июнь