Александр Твардовский
Шрифт:
Предваряют эти слова — или, может, уже пересказывают — строки из окончательного текста «сталинской» главы:
И я за дальней звонкой далью, Наедине с самим собой, Я всюду видел тетку Дарью На нашей родине с тобой; С ее терпеньем безнадежным, С ее избою без сеней [29] , И трудоднем пустопорожним, И29
Вспомните сказанное в «Родине и чужбине»: «Я не знаю строения печальнее и непригляднее…»
И тяжкой нынешней бедой.
Но человек предполагает — Бог располагает!
Вскоре после возвращения домой, в Москву Твардовский — явно не без влияния разговоров с Хрущевым — получил предложение вновь возглавить «Новый мир».
«Я обязан вот-вот дать ответ на предложение о „Н<овом> мире“, — писал поэт 24 апреля 1958 года одному из друзей, ростовскому писателю В. Д. Фоменко. — Согласен с Вами, тут нечего и доказывать, что если я пойду в журнал, даже выговорив все необходимые условия, мне будет тяжко до крайности. Но, — это трудно объяснить, — ответить отказом я не могу, боюсь, совесть покоя не даст. Одно дело, когда ты вольный казак по объективным, не зависящим от тебя обстоятельствам, другое — когда ты, м<ожет> б<ыть>, мог что-то сделать, но не стал делать по лености».
Даже когда осенью 1956 года Александру Трифоновичу предлагали возглавить журнал «Октябрь», он заколебался.
«Все время думаю, — записано в рабочей тетради 19 сентября, — зовет меня к этой работе, хотя вспомню все муки, неудовлетворенность и т. п.
…Но что-то нужно делать в этом смысле: ведь все равно я читаю столько рукописей, отписываюсь, беседую с приходящими. И потом — известно, что иногда при занятости больше пишешь, больше дорожишь временем и этой сластью, чем когда свободен. Сколько раз я мечтал, горевалв эти два года об этой занятости (курсив мой. — А. Т-в)… Не говоря уже о том, что кое-что можно суметь, пока не сгонят».
А уж когда появилась возможность вернуться в «Новый мир»!..
Вот как было, по дневниковому свидетельству В. Лакшина, воспринято многими возвращение Твардовского в журнал:
«Редакция гудела, как улей. В прихожей у стола с графином стояли и сидели, но более всего ходили люди. Все двери из отделов были распахнуты. Встречи, поцелуи, рукопожатия. Во всем какой-то праздник. Жора Владимов (сотрудник редакции, в будущем известный прозаик. — А. Т-в) сказал мне, что последние дни у них в редакции было полное запустение, никто даже не заходил — и вдруг, с первого же дня, как Твардовский взял журнал, все переменилось. Прежде всего он сам, в отличие от Симонова, появляется ежедневно в час дня и не дает никому лениться, сам читает материалы отделов и проч. Весело, празднично».
Но самому «виновнику торжества» приходилось нелегко. До его, данного 6 мая министру культуры Екатерине Фурцевой согласия Александру Трифоновичу сулили, по его ироническому выражению, все условия.
Правда, в своем писательском кругу ему отлично удавалась роль «попрошайки», как он комически аттестовал себя в одном из писем.
«Жду с нетерпением, — писал он Ольге Берггольц (4 июля), — всего, что имеете нового и что можете немедленно выслать для поддержания огня в очаге, к которому приставлен ныне и который дымит, чадит и вовсе затухает… перо Ваше нам известно — перо надежное».
«Поскребите у себя чего-нибудь для „Нового мира“, — просил старого, давно милого ему прозаика И. Соколова-Микитова, — для „Дневника писателя“, например. Там — полная необязательность в смысле формы и содержания, „свободный полет“…
Наверно, у Вас есть хоть что-нибудь с зимы, не может же быть, чтобы не было. А уж как я нуждаюсь сейчас в поддержке со стороны такого пера, как Ваше, об этом и говорить не приходится».
«Приступив к работе в „Новом мире“, я, естественно, вспомнил о Вас в числе самых симпатичных журналу авторов, — обращался к жившему в Татарии Т. К. Журавлеву, чья повесть „Комбайнеры“ была напечатана в журнале пять лет назад и имела успех. — Хорошо было бы приехать Вам в Москву, прихватив с собой то, над чем работаете. Приезд и кормовые, конечно, оплатим».
«Очень было бы хорошо получить от тебя вторую порцию „Заметок“ (о мастерстве. — А. Т-в)…» — тормошил Маршака, заслав в набор первую.
Постепенно сформировалась редакционная «команда». Заместителем Твардовского вновь стал Александр Григорьевич Дементьев, который ради того, чтобы работать с поэтом, даже оставил пост главного редактора новорожденного журнала «Вопросы литературы». Поступок редчайший. Тем более что опыт 1953–1954 годов подсказывал: бестревожной жизни в «Новом мире» не будет.
Вернулся в редакцию Алексей Кондратович, ушедший после погрома 1954 года и работавший в новом журнале «Москва». Введен был в редколлегию Валентин Овечкин.
«Раньше редколлегия „Нового мира“, как и других наших толстых журналов, составлялась преимущественно из „имен“, — записывал Александр Бек. — Заседали одни, редакционными трудягами были другие. Твардовский ввел иное: пусть подписи тех, кто изо дня вдень, номер за номером, вытаскивает на своих плечах журнал, и значатся на последней странице».
Первый же сформированный и подписанный новым главным редактором седьмой номер в известной мере выглядел программным. Он открывался очерком Ефима Дороша «Два дня в Райгороде», входившим в постепенно складывавшийся «Деревенский дневник» писателя, который Твардовский вскоре, в речи на XXII съезде партии, назовет «интереснейшей и по всем статьям замечательной книгой», родившейся в результате «длительного и пристального изучения» обычного сельского района. Очерки Дороша и потом будут появляться на страницах журнала, а сам автор впоследствии войдет в редколлегию и возглавит отдел прозы.