Александр у края света
Шрифт:
— Я не знаю, — сказал я.
— Подумай. Такого рода дела решаются через квартирмейстера. Готов поспорить, каждый вечер они относят записи в контору квартирмейстера, чтобы там могли подбить бабки. Там и лежат таблички, — продолжал он, — в конторе квартирмейстера.
Я уселся на бочку.
— Фантастика, — сказал я. — Ну значит приплыли.
Он сел рядом.
— Не обязательно, — сказал он. — Мы просто смотрим не под тем углом, понимаешь?
Я посмотрел на него?
— Да ну?
— Точно, — сказал он, уверенно кивнув. — Мы смотрим на
— Объясни.
— На самом деле, — сказал он, — у нас — или, точнее, у тебя, потому что ты командуешь долбаными пчелами — возникли причины подозревать, что последняя партия меда — порченная. Может быть, даже опасная, и ты, будучи ответственным и осторожным офицером, собирался выкинуть всю эту партию, просто на всякий случай.
— Точно, — сказал я. — Каждый поступил бы так на моем месте.
— Ну вот, значит. Представь же свою тревогу, когда ты обнаружил, что одна из этих амфор оказалась кому-то выдана...
— Выдана в нарушение порядка, — указал я. — Не по правилам.
— Именно. Какой-то писец получит за это по жопе сапогом, если справедливость еще существует на свете.
— Покатятся головы, — согласился я. — Ошибка вроде этой могла бы стоить сотни жизней.
Пифон посмотрел на меня.
— И все еще может, — сказал он. — Давай, тебе надо к квартирмейстеру, и как можно быстрее.
— Хорошо, — сказал я. — А почему я? Пошли вместе.
Он покачал головой.
— Я к этому касательства не имею, — ответил он. — Это ты долбанный владыка пчел. При чем тут я?
Я вздохнул. Тут он был прав.
— Хорошо, — сказал я. — Зайду к тебе в палатку, когда закончу.
— Лучше не надо, — сказал он. — Просто на всякий случай. Я хотел сказать, — объяснил он, — что если что-нибудь пошло не так и половина лагеря уже мертвы, мне в данный момент лучше не связываться с тобой. Ты же понимаешь?
— Прекрасно понимаю, — сказал я.
— Логика, — добавил он.
Глава двадцать вторая
Вот так, дорогой брат, я и стал героем, спасшим жизни сотен своих товарищей. Как мне кто-то доказал строго арифметически, по шкале спасенных жизней я вхожу в пятерку величайших и славнейших героев войны, поскольку большинство увенчанных лаврами за спасение жизней клоунов спасли на самом деле одного-двух человек, пять-шесть — максимум. Правда, при этом они рисковали собственной, получали ранения и все такое; но если учитывать только результаты, не глядя на обстоятельства того или иного акта героизма, им со мной никак не равняться.
Величайшим и славнейшим героем же я оказался потому, что не подними я тревогу, смертельный мед оказался бы смешан с вином и выпит за здоровье королевы-матери в ее день рождения, последствия чего были бы крайне серьезными, говоря мягко. Сотни, говоря по совести — это недооценка.
Подвиг мой был столь славен и столь велик, что получить венок и дары из рук вышестоящего офицера (главного инженера по имени Диад, неплохого на свой лад мужика) оказалось для мне недостаточно; нет, я должен был получить их из рук самого Александра.
— Прекрасно, — сказал Пифон, когда я рассказал ему об этом.
Я нахмурился.
— Вообще-то, — ответил я, — я бы предпочел поменьше шума на эту тему. На самом деле, чем скорее обо всей этой истории забудут...
— Я говорю не о твоем долбаном лавровом венке, — сказал Пифон брюзгливо. — Я говорю об убийстве Александра. Ты не забыл, а? Наш заговор с целью убийства царя Македонии?
— О чем ты говоришь, — спросил я.
— Боги, ты тупой или что? Это же чудесная возможность, сервированная нам на тарелочке каким-то возлюбившим нас богом...
Я был потрясен.
— Уж не предлагаешь ли ты мне убить его, пока он вручает мне награду? — спросил я.
Это его озадачило.
— А почему, блин, нет? — сказал он.
— Ну... — как ни странно, у меня возникли затруднения с формулировкой. — Это было бы неправильно, — сказал я. — Не в тот момент, когда он столь...
— Милый?
— Ну, за отсутствием более подходящего слова — да.
Пифон уставился на меня, как будто у меня крылья выросли из ушей.
— Поверить не могу, — сказал он. — Пучок сухих листьев и треножник за три обола — и из человека, который готовился одним ударом стереть с лица земли целое поколение македонской аристократии, ты превращаешься в идеального солдата. Благие боги, Эвдемон, если б все не было так серьезно, я бы обоссался от смеха.
Он начинал меня раздражать.
— Проклятый венок тут не при чем, — сказал я. — И да, я по-прежнему уверен, что с Александром надо кончать. Я — за, обеими руками. Просто не понимаю, как можно убить его вот так, глядя в глаза.
— А почему нет? Боишься оскорбить его чувства?
Я пнул стул.
— Ладно, — сказал я. — Ты мне скажи. Вот я у него в шатре. Когда я должен проткнуть его ножом? До того, как он вручит мне венок, или после? Я знаю, что сегодня день рождения его матери и он может предложить мне выпить за ее здоровье. Я мог бы полоснуть его по горлу, пока он наливает мне вино. Или лучше подождать, когда он повернется спиной, чтобы взять треножник?
Пифон покачал головой.
— Допустим, — сказал он, — это как-то слишком хладнокровно. А что тут сделаешь? Боюсь, не существует вежливого способа убийства.
Я сложил руки на груди и посмотрел вдаль.
— Кроме того, — сказал я, — если я убью его там и тогда, то точно не выйду оттуда живым. И почему ты думаешь, что мы окажемся с ним наедине? Он никогда не бывает один. Нынче он посрать ходит в компании дюжины послов и дежурного философа.
— Ну и что, — сказал Пифон, — ты можешь заодно прихлопнуть и свидетеля. Большое дело! Ты же солдат, а это вообще-то солдатская работа — убивать людей.