Александр Васильевич Суворов

Осипов Кирилл

Суворов выехал на юг, исполненный больших надежд. Всякая перемена была для него желанна, тем более, что военные приготовления Турции сулили в перспективе боевую службу. Имя его было овеяно уже такой славой, что самый факт его прибытия на юг произвел в Европе огромное впечатление. В январе 1793 года русский резидент в Константинополе А. С. Хвостов писал Суворову: «Один слух о бытии вашем на границах сделал и облегчение мне в делах и великое у Порты впечатление: одно имя ваше есть сильное отражение всем внушениям, кои от стороны зломыслящих на преклонение Порты к враждованию нам делаются».

С помощью даровитого инженера Деволанта Суворов быстро привел в порядок крепостную систему. Но на его беду, едва он прибыл в Херсон, возобновились преследовавшие его неприятности.

Приступив к возведению

крепостных построек, он заключил контракты с поставщиками и, не располагая денежными суммами для задатков, выдал векселя. Финансовое ведомство, однако, очень неаккуратно высылало деньги для оплаты векселей. Суворову было разъяснено, что политическое положение не требует спешности в работах и что нужно быть поэкономнее. Он тотчас вскипел; его теперешние обязанности не очень были ему по душе, но он хотел исполнять их добросовестно. «Политическое положение извольте спросить у вицеканцлера, а я его постигаю, как полевой офицер. Пропал бы год, если бы я чуть здесь медлил контрактами, без коих по состоянию страны обойтись не можно». Этот желчный тон вызвал, как обычно, плохие результаты. Особым рескриптом ему повелевалось заключать контракты только через казенную палату, а ранее заключенные объявлялись расторгнутыми.

Суворов был поражен. «Боже мой, в каких я подлостях; и кн. Григорий Александрович никогда так меня не унижал». Вдобавок ему приходилось возместить подрядчикам уже произведенные ими расходы на сумму около 100 тысяч рублей. Он вынужден был занять у некоего Красноглазова 100.000 руб., а затем, не видя иного выхода, распорядился продать свои имения, но тут уже Екатерина сочла, что дело зашло, чересчур далеко, и приказала отпустить из казны требовавшуюся сумму.

После всего этого Суворов стал относиться к своей работе с отвращением. Ничего, кроме новых злоключений, не ждал он от нее. Переписка его полна выражений неудовольствия: «Бога ради, избавьте меня от крепостей, лучше бы я грамоте не знал», «Малые мои таланты зарыты», «Известны мне многие придворные изгибы, коими ловят сома в вершу, но и там его благовидностями услаждают, а меня обратили в подрядчика» и т. п. [80]

80

Подчеркиваем, что эти жалобы были вызваны не самим фактом, что ему приходилось заниматься фортификацией, а создавшимся положением. Переменив род деятельности, он надеялся оказаться в лучшей обстановке.

По отзыву окружающих, Суворов никогда не был так сварлив и желчен, как в это время. Бывали, впрочем, проблески: иногда он устраивал катанья с гор, прогулки, танцы, причем сам плясал по три часа кряду. Но это было кратковременно и снова сменялось угрюмой раздражительностью.

– Я буду говорить всегда, – повторял он: – кто хорош на первой роли, никуда не годен на второй.

Летом 1793 года он послал государыне просьбу уволить его волонтером к союзным армиям, сражавшимся против Франции; там он видел желанный простор для боевой работы, там было с кем померяться силами. Слухи об успехах французских армий волновали его, напрягли, по его выражению, все военные жилы.

Ходатайство его, конечно, не было удовлетворено. Но он не оставлял мысли о волонтерстве, чтобы «там какою чесною смертью свой стыд закрыть». В ноябре того же 1793 года он пишет Хвостову: «Подвижность моя за границу та же, и коли препона, то одна Наташа» (его дочь).

Через год он повторил свою просьбу. «Всеподданнейше прошу всемилостивейше уволить меня волонтером к союзным войскам, как я много лет без практики по моему званию». В этом прошении заключался глухой протест против того, что его не используют в начавшейся борьбе с поляками. Екатерина снова отказала, подав, однако, надежду на скорую «военную практику». Он не поверил, но в этот раз обещания сбылись.

* * *

Первый раздел Польши, состоявшийся в 1772 году, явился для нее грозным предостережением. Польские паны и шляхта начали лихорадочно искать путей к сохранению государства. Началась полоса реформ – создание сети учебных заведений, реорганизация

армии, некоторое облегчение участи крестьян. В 1788 году, когда у самого сильного соседа Польши – России – руки оказались связанными турецкой войной, польский сейм приступил к выработке новой конституции. Три года не прерывал сейм своей деятельности; в мае 1791 года была принята новая конституция. Горожане получили представительство в польском сейме; одновременно был установлен принцип наследования престола. Реформы несколько расширяли социальную базу высшего законодательного органа страны и устраняли междоусобные споры, возникавшие всякий раз при выборах нового короля. Однако основная слабость общественного строя Польши не была изжита, освобождение крестьян не последовало, классовые и национальные отношения не подверглись радикальным изменениям. В среде польских магнатов возникла резкая оппозиция даже к тем реформам, которые были проведены; между тем для сохранения целостности Польши нужны были не робкие паллиативы, а широкая система социально-экономических мероприятий, которые позволили бы правительству хоть в какой-то степени опереться на сочувствие масс.

«Только демократическая Польша, – писал Маркс, – могла быть независимой […] польская демократия невозможна без упразднения феодальных прав, без аграрного движения, которое превратило бы крепостных крестьян в свободных собственников, собственников современных». [81]

Нужно было преодолеть ограниченность и продажность панов, препятствовавших созданию сильного централизованного государства и развитию промышленности, нужно было смягчить страдания изнывавших под панским игом народных масс. Но в Польше не было такой силы, которая могла бы осуществить эти коренные реформы; королевство продолжало жить, раздираемое внутренними противоречиями и неурядицами, усугубившимися еще более в связи с крайне осложнившейся международной обстановкой.

81

К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. V, стр. 263.

Новая конституция и вся серия мероприятий, имевших целью укрепление Польского государства, явно были направлены к ослаблению влияния Россия, все более откровенно распоряжавшейся в Польше. Кроме того, все резче сказывалось воздействие французской революции, пробуждавшей к активности и Польшу. Все это вызывало неудовольствие и даже тревогу Екатерины.

Тяжелая война с Турцией не была популярна в России. Крестьянство, обессиленное после подавления Пугачевского восстания, глухо бурлило. Дворяне хранили еще в памяти картины восстания и не чувствовали себя вполне надежно в наступившем успокоении…

Военные действия против Польши вытекали и из международной обстановки. Принятая в 1791 году польским сеймом конституция, ограничивавшая права шляхты в пользу городской буржуазии, носила явные следы идей французской буржуазной революции. Царская Россия, не принимавшая непосредственного участия в войне с революционной Францией, взяла на себя задачу подавления «якобинских идей» в Польше. Притом царское правительство рассчитывало, конечно, на некоторые территориальные приобретения в Польше.

Как только окончилась вторая турецкая война, Екатерина двинула в Польшу русские корпуса. 18 мая 1792 года русские войска перешли польскую границу. Поляки пытались сопротивляться, но, разбитые под Зеленцами и под Дубенками, вынуждены были капитулировать. Русские войска снова заняли Варшаву, обеспечив восстановление русского влияния во всех польских делах.

Но с этим не могла примириться Пруссия; она предложила новый раздел Польши. Дело было быстро слажено. На «немом заседании» сейма в 1793 году безмолвствовавшими депутатами было «утверждено» новое отторжение польских земель: Пруссия получила Торунь, Гданск, в общем свыше тысячи квадратных миль с полуторамиллионным населением; Россия – остававшиеся еще за Польшей украинские и белорусские области: Киевскую, Минскую, Волынскую губернии, 4 тысячи квадратных миль с трехмиллионным населением. Вместе с тем было решено уменьшить численность польской армии с 55 до 15 тысяч человек и для поддержания порядка разместить в Польше и Литве 18 тысяч русских солдат.