Александр Юдин
Шрифт:
— Не пугай.
— Я не пугаю. Я советую.
Пономарчук с особой тщательностью следил за младшим матросом Юдиным. Ясноглазый и сильный боцман, подобно Сане, не боялся работы. В глазах его часто искрился смех. А матросы любили его за справедливость и за честь. Ему все хотелось узнать, рассмотреть, приспособить. Так, чтобы главному человеку на судне — матросу — стало легче. Он был общим любимцем. Балагурить позволял даже со старпомом и самим капитаном, но начальство (замечал Саня Юдин) недолюбливало Пономарчука.
Как и прежде, Пономарчук с
Пономарчук принес ему маленькую книжечку с черными ровными буквами на мятом переплете: «Программа Российской социал-демократической рабочей партии».
— Почитай, Юдин, — сказал. — Подумай!
Весна взяла свое. Набережные пенились от цвета белых акаций и каштанов, и в «машинке» от этого стало особенно тяжело. Матросы, вдохнув на палубе немного свежего воздуха, с головой погружались в душный смрадный подвал. Все были кислые, хмурые. Солнце палило вагранкою, звало наружу из дымного и чахоточного подвала. В висках колотился угар.
Саня стоял на посту около двигателей. Сосед, матрос из новичков, Ваня Черемных, с выражением безнадежности на лице крутил горячие вентили. Из-под бескозырки крупными каплями сыпался пот.
В дверях появилась свирепая физиономия старпома. «Потрошитель идет», — шепнул Юдин Ване. Но Ваня не обратил на это никакого внимания, он охнул и замертво повис на рукоятке. Саня оставил пост, подбежал к упавшему.
— Это еще что? А ну, на место! — заревел старпом. — А ты, касатик, работай, меньше обмороки закатывай, не барышня! — наклонился он к Ване.
Но Ваня был без сознания.
— Работать, живо! — заревел старпом и с омерзением ткнул лакированным ботинком распростертого на полу Ваню.
Тут произошло замешательство. Тяжелая рука Сани Юдина легла на плечо офицера и повернула его от Черемных. Глаза матроса налились кровью:
— Не троньте, ваше благородие!
Потом подошел к Черемных, бережно подобрался к нему руками под поясницу, поднял, тяжело, по-медвежьи ступая, направился к трапу.
За уход с поста молодой матрос Александр Юдин и попал в морскую тюрьму. Дело было направлено в следствие, и кое-кто предполагал, что теперь притихнут [14] неизвестные, но безусловно существующие на судне крамольники.
14
ЦГАСА, ф. 161, оп. 291.
Листовки вызвали на корабле переполох. Матросы собирались группами и с интересом читали их.
Наивные крестьянские парни, они не догадывались, что читают запретное. Один конопатый, с толстенной шеей, стоял на груде канатов и тянул:
«Пролетарии
— Разойдись! — кидался на матросов старпом. — В тюрьму захотели.
Матросы расходились. Но в кубриках, на вахтах, в каютах шел тихий, откровенный разговор. И остановить его ни старпом, ни кто другой были не в состоянии.
В то утро вызвал к себе матроса Александра Юдина представитель военно-морской прокуратуры капитан третьего ранга Бугров.
— На вас падает подозрение, — сказал он. — Вы разбрасывали большевистские листовки?
— Никак нет, ваше благородие, — спокойно возразил Саня, — этого не может быть!
— Доказательства?
— В тот день я был еще в тюрьме.
Пока Юдина допрашивали, в кубрике перерыли все, но ничего не нашли. Старпом крутил кошачий ус:
— Чтоб этого больше не было, слышь, быдло?!
Юдин смотрел ему в глаза и говорил:
— Я же сидел, ваше благородие!
Когда отпустили, он сделал налево кругом и бодро выскочил из каюты.
— Товарищи! — Егорыч сказал это слово тихо, насторожившись. — Мы должны понять, что арест руководящего центра — не конец борьбы. Живы еще в сердцах народа огни пятого. Держать партийное знамя выше, хранить его зорко, очищать партию от соглашательских и ликвидаторских элементов — наша задача. Я думаю, товарищ Юдин не опозорит этого знамени. Я уверен в этом.
Пономарчук сиял, но обычная лукавинка в его глазах потухла.
— Что ж? Парень проверенный. Подготовка у него есть. Я предлагаю принять! — почти шепотом высказал он свое мнение.
— Кто за то, чтобы принять? — спросил Егорыч.
Восемь мозолистых рук поднялись вверх [15] . Александра Юдина единогласно приняли в партию.
Расходиться начали по одному, окунаясь в прохладу необыкновенно черной южной ночи.
Саня остался ночевать у Егорыча.
15
ЦГАСА, ф. 164, оп. 29 пур.
Вместе они вышли на крыльцо, разместились на ступеньках, закурили. Помолчали.
— Спасибо, Егорыч! — выдохнул, наконец, Саня.
— Будет благодарить-то.
— Быть неблагодарным нельзя. Пойми, тяжелая крестьянская жизнь, служба… Беспросветно… А вы будто холодной водой меня окатили! Спасибо вам за это.
Поздно заснули в ту ночь Юдин и Егорыч.
Прошел еще год. Многие большевики были арестованы. Оставшиеся на свободе действовали очень осторожно. Жизнь замерла. Люди боялись сказать лишнее слово, сделать неосмотрительный шаг.