Александра Федоровна. Последняя русская императрица
Шрифт:
— Григорий Ефимович, приходи как-нибудь ко мне днем, в мой салон. Нужно поговорить. Ты должен найти решение. Одна проблема мучает меня, не дает покоя…
— Приказывай, матушка…
И он исчез в снежной темной ночи, опустившейся на Царское Село, словно саван, как будто сама смерть выбрала для себя этот заснувший дворец, в котором царила настороженная зимняя тишина, в качестве места, где ей придется задержаться.
* * *
Александра заканчивала утреннее чаепитие в обществе Лили Ден, жены морского офицера, служившего на императорской яхте, которая своей скромностью,
Лакей объявил о приходе «старца».
Лили Ден тут же встала, чтобы уйти. Императрица ее остановила:
— Нет, дорогая моя, — сказала она, — вам многое известно о том, что говорят в городе, я хочу, чтобы вы с ним познакомились. Скажите свои впечатления, это весьма для меня важно.
Лили Ден снова уселась возле глубокого кресла, обитого сиреневым шелком, на котором сидела царица.
Вошел Распутин. Казалось, ничто его не смущало. Он шел широко, словно мерил большими шагами землю у себя на родине, и ничто ему не мешало, никакие препятствия. Он подошел к государыне, поклонился, перекрестил ей лоб в знак благословения двумя пальцами.
— Григорий, хочу представить тебе мою молодую подругу, которая очень хотела познакомиться с тобой.
«Старец» поднял глаза, посмотрел на молодую женщину. Она по-светски протянула ему руку. Он, подойдя к ней, сказал:
— Вижу, что красива ты, молода. Ты счастлива. Вижу, что счастье от тебя не отвернется, ибо не знаешь зла…
— Зла, мой отец, — удивленно повторила Лили,
— Да, зла! О нем мы думаем, оно цепляется ко всем нашим самым простым мыслям… Из-за него люди и несчастны… Тебе это не грозит…
— Но, святой отец, — перебила его Александра, — но ведь есть люди, никогда никому не сделавшие зла, и, тем не менее, они страдают…
— Да, конечно… Но это другое дело… От Бога ничего не скроешь. Всегда нужно платить по счету. Порой приходится нести ответственность за других…
Очаровательная посетительница, видимо, не желая мешать их беседе, встала. Императрица взглядом похвалила ее за это.
— Ты уже уходишь, голубка? Я тебя напугал?
— Нет, отец мой. Нужно возвращаться в Санкт-Петербург. У меня муж…
— Как ему повезло… Передай ему, что Григорий не дает в обиду хорошеньких женщин…
Она чуть улыбнулась, сделав реверанс перед своей августейшей подругой, вышла из салона.
— Присаживайся, святой отец. Мое материнское чутье говорило мне, что ты можешь сделать для моего ребенка гораздо больше любого опытного медика. — Люблю я, матушка, твоего цесаревича…
— Вот твой самый главный секрет. Ты любишь тех, кого исцеляешь. Поэтому хочу попросить тебя о чем-то. Но прежде я должна исповедаться перед тобой…
— Ну, я готов тебя выслушать матушка. Если бы кто-то сказал мне, что самая прекрасная государыня в мире мне когда-то доверится…
— Я не только доверяюсь тебе, Григорий Ефимович, я связываю с тобой все свои надежды… Только ты, ты один, можешь излечить меня от болезни, которая меня изводит…
— Ты несчастна с батюшкой?
— Наш царь-батюшка — самый благородный из всех мужей на свете, самый почтительный, уважительный, самый нежный. Когда я оказываюсь в его объятиях, то чувствую себя снова молодой девушкой, — и это-то после пяти беременностей!
— Ну так чего же желать лучшего? Ну,
— Это моя самая главная беда… Но есть и другие. — Она чуть приподнялась в своем кресле. Своим рассеянным взглядом она, казалось, следила за уходящим днем за окном. Слезы застыли в ее глазах, и этого не мог не заметить «старец».
Он сидел, не двигаясь, словно застыл. Этот человек, о котором говорили, что он ведет себя повсюду с поразительной грубостью, обладал чисто крестьянским состраданием к страждущим. Он не желал ей навязывать свою волю, не хотел задавать сейчас ненужных вопросов. Он терпеливо ждал.
— Должна тебе открыться, — продолжала царица, — знаешь, с детства я испытываю какую-то странную раздвоенность своего всего существа…
— Как это — раздвоенность, — спросил он с трогательной наивностью.
— Ну, это такое ощущение, — как бы тебе пояснить, — когда ты не одна, а тебя две в одной. Понимаешь? Это называется раздвоение личности…
— Ну, а как же иначе? — воскликнул он, вздымая руки к небесам. — Ты называешь это раздвоением личности… Постараюсь не забыть…
— Послушай, Григорий… клянусь тебе, что с того момента, как я появилась на этом свете, я никогда не замышляла дурного, никогда его не желала никому и никогда ни с кем дурно не поступала. Но мне кажется, что чьи-то черные крылья уносят куда-то все мои светлые мечты, они иногда закрывают передо мной действительность… Я была ребенком, которого мать просто обожала, самой младшей во всем доме… когда мне исполнилось шесть лет, смерть унесла от меня мою дорогую мамочку…
И вот с тех пор мне кажется, что у счастья, почестей, кратких приятных отдохновений есть своя изнанка, — так сказать, противоположность. И они меняются местами. В каждом человеке обретается микроб несчастья, и он множится, заполняет непосредственное пространство…
…Распутин слушал ее с самым серьезным видом. Рукой он разглаживал свою всклокоченную бороду, похожую на густую шерсть лесного зверя. Он, слушая ее, покачивал головой. Императрица продолжала:
— Когда мое сердце, изголодавшееся по любви, дало мне понять, что Николай целиком отвечал моей мечте, я вся излучала громадную радость. Мы тогда были в Англии… Моя бабушка, английская королева, обручила нас. Мой будущий супруг был таким молодым, таким пылким. Я видела в нем настоящего рыцаря из легенды, который не только дарил мне корону, но и всеми своими силами оказывал мне защиту… Мне было ничего больше не нужно, — лишь принадлежать ему, принадлежать всей своей сущностью, целиком, отдавать ему свою жизнь, чтобы руки его всегда сжимали меня в объятиях. Он был всегда таким веселым, очаровательным, он знал, что такое радость жизни.
И вдруг мы получили ужасное известие: император Александр III был при смерти, и его медики ничего не могли поделать…
— Нужно ведь когда-то умирать, — прошептал Распутин, — понимаешь, голубка?
— Мой будущий тесть был очень сильным, крупным человеком, настоящий колосс. Человек из крови и стали.
И всего за несколько недель он угас… Николай, который никогда и не думал, что он так скоро станет императором всей России, расстался со мной, уехал на родину, чтобы присутствовать при предсмертной агонии своего отца. Мне тоже пришлось приехать в Россию из Дармштадта, чтобы присутствовать при его последних минутах жизни, затем следовать за его гробом и въехать в свою будущую столицу в черном траурном одеянии. Мой брак все комментировали по-разному. Меня обвиняли в том, что я несу смерть…