Александрийская гемма
Шрифт:
— Но вы уверены, что это именно то средство? — был первый вопрос Рудольфа.
— Вне всяких сомнений, ваше величество. Я знаю толк в подобных делах. Оно дарует сон, внешне ничем не отличимый от смерти. Он может длиться как угодно долго, в зависимости от концентрации снадобья, но не более двадцати четырех лет.
— И что же потом будет с этим, с уснувшим? — Приятно взволнованный Рудольф, отбрасывая один кружевной воротник за другим, остановился на фламандском гофрированном, широким диском охватывающем шею. Маленькая, тщательно напомаженная голова покоилась на нем, словно на блюде
«Дурное предзнаменование в канун Рождества святого Иоанна», — подумал Бонавентура.
— Я бы посоветовал надеть валансьенское кружево, ваше величество. Оно выгодно оттеняет ожерелье.
— Я спрашивал совсем про другое! — прикрикнул Рудольф, послушно переменив воротник. — Вы стали ужасно рассеяны в последнее время…
— Простите, государь, но у меня нет исчерпывающего ответа. Те, кто направо и налево болтают о «Золотом напитке», ничего не знают о нем, а испробовавшие молчат. Так всегда бывает с алхимическими секретами. Однако все сходятся на едином: для спящего годы укладываются в мгновения. Проспав десятилетия, он восстает, словно уснул вчера. И так может повторяться множество раз. Это ли не истинное бессмертие? Единственно возможное для человека… О вечной жизни на небе я, понятно, не говорю.
— И вам известны примеры?
— О, сколько угодно! Христиан Розенкрейц, например. В общей сложности он прожил сто тридцать лет.
— Отчего же так мало? — поморщился Рудольф, критически оглядывая завитую щипцами бородку.
— Как можно знать, государь? Наверное, не успел повторить или пресытился долголетием.
— Разве такое возможно?
— Все надоедает в конечном итоге.
— И вы можете рекомендовать мне испробовать эликсир на себе?
— Сейчас? Когда вы в расцвете сил?! — в притворном ужасе Бонавентура закрылся ладонью. — Ни в коем случае!.. Может быть, через несколько лет, если… — он намеренно не договорил.
— Но в таком случае я должен быть уверен, что не произойдет роковой ошибки, — император схватывал на лету. — Нужны какие-то гарантии, дон Бонавентура.
— Прикажите поставить опыт, ваше величество, — предложил астролог. — Ну, скажем, на приговоренном к длительному заключению преступнике или на заведомой ведьме, которую все равно ожидает костер. Мы бы могли в течение нескольких лет понаблюдать за действием эликсира.
— Это мысль! — Рудольф довольно потер руки. — Клянусь святым Яго, это мысль… Но зачем же обязательно на преступнике? Не лучше ли позволить Макропулосу искупить вину? По крайней мере, он сможет потом квалифицированно рассказать о своих ощущениях.
— Не тронь старикашку! — Непрошенно выкатился откуда-то из-под стола вездесущий уродец. — Он тебе еще пригодится. Думаешь, если удалось разок провести безносую, так и сам черт не брат? Как бы не так, королек!
— Пошел прочь, дурак! — осерчал император. — Не вертись под ногами.
— Нет, куманек, еще неизвестно, кто из нас двоих настоящий дурак, — смело возразил дон Росконес, блюдя священное право шутов. Во всем габсбургском рейхе он один смел бросить в лицо императору слово правды. — Ты жестоко ошибаешься, полагая, что хвори проходят сами собой. Прежде чем куснуть исцелившую руку, вспомни, кто вытащил тебя из могилы, дурак!
— Убрать
Но подвижный уродец успел юркнуть за свисавшую до пола парчовую скатерть.
— Ку-ку! — передразнил он напоследок, показав длинный нос.
— Действительно, ваше величество, Макропулоса лучше оставить в покое.
— Бонавентура всесторонне оценил ситуацию. Устами Росконеса вещала сама судьба. Как только в лекаре вновь возникнет нужда, Рудольф раскается и выместит бессильный гнев на незадачливом советчике.
— Оставить в покое? Государственного преступника?
— Он, бесспорно, виноват, но так ли уж велико его преступление? — подпустил малую толику сомнения звездный оракул.
— Он обманул доверие своего государя, — проворчал, остывая, Рудольф.
— И понесет кару.
— Наказание наказанию рознь. Оно не должно причинять никаких неудобств властелину.
Бонавентура танцующей походкой пронесся по королевской уборной, многократно отражаясь в затейливо обрамленных зеркалах.
— У Макропулоса есть редкостной красоты дочь…
— Как же, как же! Из нее вырастет настоящая пожирательница сердец! — оживился Рудольф, отдавший щедрую дань амурным забавам.
— Так не послать ли этот не распустившийся еще розан в подарок внукам? — воскликнул всевластный куртизан и хлопнул в ладоши, словно совершил удачную сделку.
— Вы хотите…
— Это самое, государь! Кровно заинтересованный Макропулос получит право безотрывно следить за последствиями своего непродуманного поступка. Уверен, что под его неусыпным бдением с девочкой ничего не случится. Я уж не говорю о том, что это свяжет лекаря почище тюремных оков. Можно будет не волноваться за течение опыта и результаты.
— Вы настоящий дьявол, Бонавентура!
На сем кончаются летописные строки и вступает в свои права легенда, порожденная стоустой молвой. Согласно наиболее распространенному варианту, Елена Макропулос дожила почти до наших дней. Порхая из эпохи в эпоху, меняя возлюбленных и имена (лишь инициалы Е. М. оставались всегда неизменны), она обновлялась под действием снадобья, как саламандра в огне. Но пришел день, когда, устав от мелькания карусели, где если что и менялось, так только фасоны платьев и прически кавалеров, оседлавших размалеванных зверей, она тихо уснула в каком-то богемском замке. Завещанный наследникам глиняный сосуд так и остался невостребованным. Никто не пожелал воспользоваться дьявольским средством…
Прелестная выдумка!
В действительности же бедная девушка, восстав от могильного сна, утратила всякую способность к передвижению. Ее суставы ослабли, а сухожилия атрофировались. В считанные месяцы она постарела на те самые двадцать лет, которые провела в бездыханном оцепенении.
Рудольфу не пришлось стать свидетелем ее кошмарного пробуждения. Вскоре после объявленной охоты и августейших именин, сопровождавшихся разорительными алхимическими безумствами, его вынудили окончательно отказаться от управления. Остался всего только титул и внешние знаки почета. Богемия, как и прочие государства империи, отошла к Матвею.