Александрийская поэзия

Грабарь-Пассек Мария Евгеньевна

В связи с изменившимся выбором материала меняется и форма и размер литературного произведения: разрушаются твердо установленные традиции связанности материала с формой стихотворного изложения: материал, как будто требующий эпического размера — дактилического гекзаметра, — может излагаться в элегических дистихах и даже в присущих драме ямбах; значительно сокращаются размеры даже чисто повествовательных стихотворений, эпизоды сжимаются до минимума, быстро сменяются один другим, причем переходы могут быть необычны и неожиданны. Но наиболее крутые изменения переживает лексика литературного произведения и приемы его оформления; лексический запас обогащается и развивается в двух противоположных направлениях — во-первых, в сторону использования народно-разговорного языка; возможно, поэты заимствуют его из неизвестных нам богатых запасов песенного или сказочного фольклора; во-вторых, эти поэты, в равной мере являющиеся учеными, на базе детального изучения множества произведений

прошлых веков, — которые представлялись им уже давно-давно минувшими, — вводят в свою лексику устаревшие слова и обороты, часто уже вовсе непонятные их современникам — так называемые «глоссы». Одни поэты предпочитают первый путь, другие второй, третьи — создают причудливый конгломерат той и другой лексики; но для всех поэтов этого периода язык служит материалом для экспериментов. Столь же прихотливо пользуются они излюбленными приемами поэтов классических: редко и не слишком оригинально применяют они сравнения и избегают общеизвестных стабильных эпитетов, чем даже чисто эпические их поэмы резко отличаются от гомеровского образна. Зато метафора, доходящая иногда до полной загадочности, пышно расцветает в их стихотворениях; чтобы сильнее поразить читателя, некоторые поэты изощряются в так называемых «фигурных стихотворениях», в которых расположение стихов образует определенный рисунок — «секиры», «яйца», «свирели», «крыльев»; для их прочтения необходимо знать «ключ», то есть в каком порядке следует читать отдельные стихи, иначе может получиться бессмыслица.

Однако же не следует думать, что такие стихотворные «фокусы» представляют главную задачу и главное достижение поэтов александрийского направления: их требование «ювелирной отделки» (они сами применяют к своим стихам термин «торевтика», то есть тонкая гравировка но металлу) выполнялось ими самими в полной мере и способствовало высокому развитию художественного языка и литературной формы; а это же требование, переданное ими в наследство римским поэтам I века до н. э. и начала I века н. э., оказало благотворное воздействие на римскую поэзию; а о воспитательном влиянии римского наследия на литературу средних веков даже говорить не стоит.

С изменением литературных обычаев и направления интересов изменилось в значительной степени и распределение, и удельный вес литературных жанров: границы их перестали быть четкими, в эллинистической литературе имеется немало примеров смешанных жанровых форм; наряду с этим наблюдается и зарождение и расцвет жанров, дотоле неведомых.

На первом месте можно поставить крутой спад эпического творчества: поэмы, которые, согласно традиции, посвящались изложению какого-либо мифологического цикла, появляются в малом числе, а если появляются, то, несомненно, не имеют успеха, и до нас доходят, в лучшем случае, только их названия. Очевидно, когда исчезла почва для публичного исполнения эпических произведений, о каком говорит еще в IV веке Платон в диалоге «Ион», интерес к их содержанию снижается; само это содержание уже для широкой массы слушателей недостаточно понятно и, может быть, не известно с детства, как было в материковой Греции; интересом и привычкой к индивидуальному чтению «про себя» обладают лишь немногие избранные. Все это не способствовало возникновению и успеху крупных по размеру произведений. Поэмы Гомера, более или менее широко известные всем, становятся из объекта восприятия на слух и наслаждения их красотами объектом текстологической критики: их изучают в деталях, сопоставляют, разбирают со скрупулезной точностью и даже снабжают особыми знаками, выражающими сомнение в достоверности текста. Гомер даже для поэтов этого времени — предмет усердной работы. Поэмы кикликов, примыкающие по содержанию к троянскому циклу, тоже подвергались изучению и критике, но уже не столь тщательной и любовной; так, у главы поэтической школы, Каллимаха, они встречали прямое неодобрение (см. его эпиграмму — стр. 140), и от него вошло в пословицу изречение: «Большая книга — большое зло».

Только одна крупная поэма — «Аргонавтика» Аполлония Родосского (в ее четырех книгах 5835 стихов) — дошла до нас полностью, вероятно благодаря успеху у римских писателей I века до н. э. (Варроном Атацинским был сделан ее полный перевод на латинский язык). По подробному изложению у Павсания мы можем себе представить и другую поэму — «О второй мессенской войне» поэта Риана; героем ее является мессенский вождь Аристомем (VII в. до н. э), боровшийся против Спарты, стремившейся к захвату Мессении. Хотя приводимые Павсанием отрывки не лишены художественной ценности, но и эта поэма, как другие, подобные ей, канула в неизвестность и приводится Павсанием исключительно в историко-географических целях.

Однако мифологический эпос не исчез совсем и породил новый жанр — «эпиллий»; этот термин появился именно в III веке и обозначает небольшую эпическую поэму, сохраняющую традиционный размер эпоса, гекзаметр, и излагающую либо какой-нибудь эпизод из общеизвестного, более обширного мифа, либо локальный, малоизвестный миф. Эпиллию присущи тщательность отделки и обилие подробностей, имеющих

лишь отчасти мифолого-исторический характер, преимущественно же — бытового свойства. Наиболее подходящим материалом для такого рода произведений являлись сведения об основании отдельных городов и о происхождении укоренившихся, но часто уже никому не понятных обычаев и традиций. В жанре эпиллия особенно выдавались два поэта — тот же Каллимах, осуждавший жанр «большого эпоса», и Эвфорион. От их эпиллиев дошли только фрагменты: от первого — достаточно крупные, дающие ясное представление о его изящной, утонченной манере изложения, от второго — незначительные, но вполне подтверждающие суровое мнение Цицерона о его неудобопонятности и запутанности («Тускуланские беседы», III, 19, 45; «О гадании», II, 64, 132). Но подобное мнение Цицерон высказывал именно потому, что в I веке до н. э. Эвфорион, очевидно, имел в Риме большой успех и даже оказал влияние на Корнелия Галла, друга Вергилия.

Наиболее яркий образец смешения поэтических жанров представляет собой поэма Ликофрона «Александра», написанная шестистопным ямбом, то есть размером, закрепленным за драмой.

Ликофрон, уроженец Халкиды, посвятивший себя работе в александрийской библиотеке (он составил каталог греческих комедий), был автором десяти трагедий, от которых до нас не дошло ничего; дошедшее же произведение «Александра» представляет собой связное повествование (1474 стиха) сторожа, охране которого поручена безумная прорицательница Кассандра (здесь она носит имя «Александры», как сестра Париса, носящего второе имя — Александр); прорицания, произнесенные ею в утро, когда корабль Париса, намеревающегося похитить Елену у Менелая, отчалил от берегов Малой Азии, охватывают всю Троянскую войну и судьбу всех ее участников, притом не только троянцев, но и греков, которым Кассандра не раз выражает сочувствие (особенно Одиссею); эти прорицания сторож передает Приаму. Поэма, при малом своем объеме, вся полна метафор и иносказаний, так что ее темнотой был изумлен уже Клемент Александрийский, называющий «Александру» «упражнением для грамматистов». В течение многих веков, вплоть до XVI-XVII, на ней упражняли свое остроумие и византийские комментаторы, и гуманисты.

Иные цели ставит себе еще одна отрасль александрийской поэзии — поэма дидактическая, наукообразная. В этом жанре мы знаем две астрономические поэмы: «Феномены» («Явления») Арата, в которых этот поэт точно изложил систему математика и астронома Эвдокса, и его же «Предзнаменования», от которых сохранились фрагменты, — поэму о климате и погоде. Знаем мы и о нескольких научно-астрономических поэмах Эратосфена, ученого математика, астронома и философа; к сожалению историков науки, ни одно из его сочинений целиком не сохранилось. От II века до н. э. дошли два сочинения полумедицинского характера, принадлежащих Никандру Колофонскому: «О животных ядах» и «О ядах и противоядиях»; от остальных его сочинений дошли до нас только названия, как и от поэтических сочинений других подобных же авторов.

Значительно больший интерес для современного читателя представляют так называемые «гимны». Создателем этого жанра и его лучшим представителем является тот же Каллимах; от него дошли шесть «гимнов» (пять — гекзаметром, один — элегическим дистихом), якобы обращенных к какому-либо божеству; но прославление бога является в них лишь условным поводом для причудливой комбинации какого-либо местного мифа о данном божестве, уснащенного мифологическими учеными подробностями, намеками на современные Каллимаху политические события и очень занимательно и живо изображенными бытовыми картинками.

Быть может, суждения современников всех перечисленных поэтов об упомянутых произведениях значительно отличались от наших. Весьма возможно, что этнографические и географические экскурсы в «Аргонавтике» Аполлония Родосского, загадки-метафоры Ликофрона и Эвфориона, требовавшие напряжения ума и широкой мифографической эрудиции, доставляли им большое удовольствие, и даже наукообразные, но популярно изложенные сведения по астрономии и природоведению оценивались ими очень высоко, особенно когда они предлагались кругу столь же утонченных эрудитов. Но живой струей, порожденной довольно сухой почвой так называемого «александрииизма», явились два жанра, сохранявшие свое очарование в течение долгих веков, очень разнящихся между собой но вкусам и тенденциям: эти жанры — буколика и эпиграмма.

Буколический жанр — художественная трансформация подлинного пастушеского состязания в так называемом «амёбейном» (то есть поочередном) исполнении песен или коротких дву- или четверостиший; этот жанр «родился» (и, по свидетельству А. И. Веселовского, просуществовал вплоть до XIX в.) в Сицилии, на родине поэта, воспринявшего и обработавшего его до степени утонченнейшей художественности, — Феокрита; он же облек в совершенную поэтическую форму и другой исконный сицилийский и южноиталийский жанр — народный мим, и из живых, увеселительных сценок, предназначенных для широких народных кругов, создал произведения свежие, реалистические, иногда немного сентиментальные, немного вычурные, но всегда живые и обладающие очарованием, покорявшим поэтов разных эпох.