Александровскiе кадеты

Перумов Ник

А Две Мишени продолжал меж тем говорить:

— Что Государь бежал, скрылся — не верю. Не верю, Федор, не могу поверить! Не таков Он. С гвардией бы пошёл, на баррикады бы поднялся. Перед войсками бы появился. Нет, не всё тут так просто…

— Государя верные могли на баррикады и не допустить, — осторожно возразил Федор.

— Могли. Но не в храм. Не на площадь, не на Невский. Государь нашёл бы способ обратиться к людям.

Тут приходилось признать, что полковник прав.

— И потому, — еле слышно закончил Аристов, — полагаю, Федор, что Государя

они-таки схватили и держат где-то здесь. Держат и наверняка пытаются добиться отречения. Отречение по всем правилам им очень, очень поможет. Впрочем, они, похоже, уже готовы обойтись и без него.

— Но убить Его… — глухо проговорил Федор, внутренне содрогаясь.

Две Мишени мрачно кивнул, явно вспомнив то же самое из другого потока.

— Могут. Но для этих подобное пока ещё — крайнее средство.

— Но как узнать?

— Есть мысль, кадет-вице-фельдфебель. И тут нам может помочь тот самый Петросовет…

— Слышал я их только что, господин полковник…

— Я тоже, хоть и краем уха. Эти куда больше похожи на тех… оттуда. Просто почти неотличимы.

— «Старик» иной…

— Иной, насколько я понял. Но точно так же ненавидят русскую монархию и всё, что она выражает. И вот они-то могут как раз и хотеть самых «радикальных мер», как это у них зовется. И вот тут-то и надо… постараться, Федор. Пойду потолкую с тамошними — и полковник вдруг сбросил шинель, где на золотых погонах красовался серебряный вензель «АIII» затейливой славянской вязью. — Где-то тут валялось что-то подходящее…

Подходящим оказалась замызганная тужурка, какую в Александровском корпусе не надели бы даже на земляные работы.

— Вот и отлично, — весело бросил Две Мишени, напоказ вешая через плечо тяжеленую деревянную кобуру с маузером, и пряча в карман плоский браунинг.

— Благоев, — быстро сказал Федор. — Благомир Благоев. Он там заправляет. Важнее даже, чем Старик, Лев или кто-то ещё. Он за «революционный террор» ратует.

— Что такое их «революционный — он же красный — террор» мы знаем, — кивнул полковник. — Но это и хорошо. Значит, Благоев… надо же, депутат Государственной Думы, хоть по и списку легальных эсдеков… Что ж, благодарю за службу, господин кадет-виц-фельдфебель! Сегодня мне, конечно, не спать, но ничего. Оставайтесь с отрядом! Как надлежит организовать караульную службу и питание бойцов, мне вас учить не надо, — несмотря на официальный тон, Константин Сергеевич улыбался.

— Будет исполнено, господин полковник!

Две Мишени кивнул и быстро зашагал прочь, насвистывая что-то разухабисто-революционное.

Кадеты привычно, ловко и быстро обустроились на месте. Окна заложены всем, что нашлось, пулемёты в полной готовности, оружие почищено, смазано, магазины «федоровок» заряжены; караульные на постах.

Федор, конечно, обошёл всё «расположение» трижды, проверил, не слишком ли быстро тают походные сухпайки; ребята, конечно, устали, вымотались, но глаза у всех горят — понимают, что творится, агитировать никого не надо.

«И в смерть никто из них не верит», подумалось вдруг.

В памяти поднялось лицо Юрки Вяземского, погибшего на гатчинской станции; Господи, как же давно это было! Словно целая жизнь миновала…

Ещё вечером полковник погнал надёжных гонцов на вокзал — предупредить, что они все теперь — отряд «Заря Свободы» и на том стоять.

Наконец, оставив вместо себя Пашку Бушена, Федор тоже привалился к стене, поднял воротник, запахнул башлык, сунул ладони в рукава шинели, и —

И его затряс Варлам Сокольский.

— Вставай, господин вице-фельдфебель!

Ишь, лыбится, нехороший человек…

Рассвет едва занимался, точнее, ещё только должен был заняться.

Это что же, вся ночь уже прошла? — а и то сказать, сколько ж той ночи было…

— Где полковник?

— Здесь Константин Сергеевич, где ж ему ещё быть!..

И верно — едва Фёдор хоть как-то продрал глаза, как услыхал знакомый зычный голос:

— Отряд! Подъём! Выходи, по машинам!..

Ежились, плотнее закутываясь в шинели, шагали по несколько притихшим в эти предутренние часы Таврическому дворцу. Две Мишени на виду держал внушительного вида бумагу с разноцветными печатями: мандат, выданный автомоторному отряду «Заря свободы».

Ехали на грузовиках, понатыкав куда только влезли красных знамён да кумачовых лозунгов — белое по алому.

Сыро, промозгло, серо. Низкие тучи, словно крышка гроба — хоронят старую жизнь, в ямину опускают.

Грузовики промчались по Шпалерной, завернули на Потемкинскую, с неё — на Преображенскую, потом на через Жуковского выскочили на Знаменскую — и вот он, Невский, здравствуй, старый знакомый!

Нет, здесь не было пусто и тихо — у Николаевского вокзала горели костры, стояли караулы и даже зачем-то два броневика; но жизнь отсюда ушла. Вот угловой дом на Знаменской площади, 41/83, невиннейшая контора Вильгельма Циглера, торгующая семенами цветов и овощей, а и тут — окна выбиты, над ними полукружья гари.

Трамвайные провода оборваны, волочатся по брусчатке, поникли, словно усы очень, очень грустного кота.

Как-то там Черномор?.. Вот Надя, молодец ведь, заранее купила специальную для него корзинку с крышкой…

Разогнаться по главному проспекту столицы не успели. Вот уже и пересечение с Литейным — но тут уже пришлось остановиться. «Революционные полки» натащили каких-то телег, бочек, коробов, ящиков, повалили, ничтоже сумняшеся, фонарные столбы; и один несчастный трамвай спихнули тоже с рельс, развернули поперёк дороги.

Кадеты горохом посыпались было с грузовиков, но Две Мишени мигом загнал всех обратно.

Баррикада перегораживала всю улицу, от выбитых витрин ресторана «Палкинъ» до противоположной стороны; караул отсутствовал, множество солдат — явно запасников — сидело и лежало, грелось у огня, и при виде офицера (а Две Мишени вновь облачился в форменную шинель) никто даже и не подумал приподняться.

Полковник бесстрастно проигнорировал это. Высоко поднял мандат, выкрикнул:

— Кто здесь старший?