Александровскiе кадеты
Шрифт:
Спор это, похоже, не вызывал восторга и у Варвары Аполлоновны, метавшей на племянника огненные взгляды, и у мамы, точно так же взиравшей на папу. Лизавета тоже приуныла, сидела, ковыряя пальчиком скатерть.
— Мама, можно нам пойти? — поднялся Федя. — Нам с Петей и Лизой?..
Мама только рукой махнула — ступайте, дескать, не до вас. Судя по готовности, с какой подскочила Лизавета — она с Федором была полностью согласна и это оказалось донельзя приятно. Даже Петя сообразил, что сейчас лучше убраться от взрослых куда подальше.
Однако уже на пороге Федор
— Вот есть у меня в классе мальчик, — вещал студент Валериан. — Иосиф Бешанов. Беспризорник. Считайте, бродяга. Родители неведомо где, отец, по словам его — таборный цыган. Живёт неведомо где, «по добрым людям». Способный мальчишка!.. Только ветер в голове. Так вот — летом ещё дело было — городовой его плетью отходил, только за то, что бедняга в «чистые кварталы» сунулся!.. Разве ж это справедливость?.. Разве ж такое возможно было б при ответственном правительстве?
В гостиной стало вдруг очень тихо. У Лизаветы широко-широко распахнулись глаза.
— Иосиф Бешанов, говорите? — негромко сказал папа. — Знаю, знаю такового. Хоть и не лично. И Федор мой тоже с ним имел счастье познакомиться. Извольте взглянуть, сударь, на подбородок моего сына. Видите свежий шрам? Это ваш Бешанов на память оставил, свинчаткой. Он и его шайка окружили Фёдора, шестеро или семеро на одного. Счастье ещё, что рядом случились люди, офицеры, и обошлось лишь швами на лице, а не чем-то посерьёзнее.
Валериан сбился, покраснел. Сестра Вера захлопала глазами, глядя то на брата, то на студента рядом.
Понимая, что дело плохо, на выручку бросилась Варвара Аполлоновна, словно целый кирасирский эскадрон.
— Боже, Боже, какой прискорбный случай! Анна Степановна, дорогая, я надеюсь…
— Ваш талантливый мальчик — шалопай и уличный разбойник!..
— Дети всегда дерутся… — попытался пролепетать Валериан, но папа уже поднимался и лицо его не предвещало будущему студиозусу историко-филологического факультета ничего хорошего.
— Попади этот «талантливый мальчик», свинчаткой Федору в висок, и…
— Алексей! — возопила мама. Варварв Аполлоновна бросилась к племяннику, но тот уже сам вскочил на ноги, пафосно воздев руку.
— Ах да! Я забыл! Слуги самодержавия всегда друг за друга!.. Ноги моей здесь не будет!.. Прочь, прочь отсюда! — и с этими словами он и впрямь ринулся прочь, в переднюю. Громко бахнула дверь, да так, что с потолка посыпалась побелка.
— Боже мой, Боже мой… — повторяла побледневшая мать Лизы. — Бога ради, Анна Степановна, Алексей Евлампьевич, умоляю —
— Да что же вы, милостивая государыня Варвара Аполлоновна, — устало вздохнул папа, словно разом утратив весь запал. — Чем же вы тут виноваты?
— Мне так, так неловко! Боже!.. Простите меня, но мы откланиваемся. Лизавета! Идём. Не сомневайтесь, с Валерианом я проведу самую строгую беседу!..
— Как
А Лиза, принявшаяся собираться следом за матерью, взглянула на Фёдора и, как ему показалось, тихонечко вздохнула.
Глава 7.2
В общем, первый отпуск, по мнению Фёдора, оказался безнадёжно испорчен. Петя Ниткин, однако, так не считал.
— Пироги здоровские. Чего ещё надо? — заявил он и Федя невольно подумал, что порой друг его являет удивительное здравомыслие.
В воскресенье все отправились на службу в собор. Сестра Вера имела вчера крупный разговор с папой в его кабинете за закрытыми дверями, откуда вылетела вихрем, «аки фурія гнвная», к завтраку не вышла, а сейчас и вовсе тащилась с глазами красными, словно всю ночь не спала.
Отец тоже был мрачен, мама поглядывала на него со страхом, однако обещания своего полковник Солонов не забыл.
— едоръ Алексевичъ! Прошу ко мне в кабинет.
— Дорогой, — взволновалась было мама, но папа лишь покачал головой.
— Я кое-что обещал нашему сыну. Один разговор. Полагаю, что время для него уже настало.
Нельзя сказать, что Федя зашел к отцу, аки капитан «Кракена» в занятый красномундирниками порт. Коленки, конечно, не дрожали — не с чего им дрожать, оценки в Корпусе были хороши (хоть и не так, само собой, как у Пети Ниткина — по физике, как у Левки Бобровского по языкам или Севки Воротникова по гимнастике), так что бояться было совершенно нечего.
На первый взгляд.
А на второй…
Тот рассказ Костьки Нифонтова. От которого осталось такое мрачное послевкусие, словно чего-то дурного наелся — и голову кружит и в живот неприятно.
В кабинете у папы царил идеальный хаос. Так его называла мама — « » по-гречески. Ничего не вытягивалось по струночке и не равнялось по линеечке, как у Пети Ниткина. Бумаги собраны небрежными стопками, книги со множеством закладок угрожающе поднимались знаменитыми Пизанскими башнями; крупная карта Гатчино и окрестностей вся утыкана разноцветными флажками; на письменном столе чернильный прибор, ручки, карандаши, точилки, пресс-папье и офицерские линейки все лежат вроде бы как попало, но каждая вещь — под рукой.
Папа сел в кресло, поманил Федора. Достал из тубуса карту, расстелил, придавив грузиками.
«Сраженiе при Мукдене» — прочитал Федя.
— Ну что, брат едоръ Алексевичъ, говорил с тобой Нифонтов-младший?
У Феди в зобу дыханье спёрло, как у той вороны, только отнюдь не от похвалы, а от волнения.
— Г-говорил, папа…
Солонов-старший кивнул. Взял остро отточенный карандаш, склонился над картой.
— И рассказал он тебе, как я, жестокий и бессердечный человек, погнал батальон его отца на верную гибель, желая, очевидно, выслужиться?