Алексей Михайлович
Шрифт:
Вожак с силой рванул цепь. Медведь, еще пуще освирепев, бросился на Алексея. Раздался залп, и смертельно раненный зверь повалился наземь.
— А сего смерда в железа! — топнул ногой царь и неожиданно смолк: со стороны дворца раздался громовый раскат.
В мгновение ока вся полуденная часть села заволоклась тяжелыми клубами пыли.
— Лихо, царь! — хватаясь за голову, упал на колени прибежавший розмысл [38] .
Не помня себя от гнева, Алексей
38
Розмысл — инженер.
На месте хором он увидел гору камня и бревен. Хоромы, выстроенные наспех, рухнули прежде, чем успели обсохнуть в них краска и позолота.
Из— под развалин неслись крики задавленных.
— Никак, людишек похоронило? — упавшим голосом спросил государь.
Ордын— Нащокин умоляюще поглядел на него:
— Пожаловал бы ты отсюда, от кручины прочь… Иные поставим палаты, во сто крат краше сих, государь.
Тяжело сопя, Алексей ушел в старый дворец.
ГЛАВА II
Каждый день во всех церквах Московии служили торжественные молебствования «о ниспослании мира и покорении под нози царя всякого врага и супостата», — а поляки и шведы собирались тем временем с силами, чтобы нанести Руси смертельный удар.
Никон убеждал Алексея как можно скорее двинуться в поход на Ригу.
— Егда узрят рати лицо твое, государь, — говорил он, — великою воспалятся они силой духовной и многии славные сотворят чудеса… А о делах государственности не кручинься. Покель дарует мне Господь здравие, верой и правдой буду блюсти и стол твой, и честь твою.
Царь поддался настойчивым уговорам патриарха. Через несколько дней, трогательно простившись с ближними, он выступил из Москвы.
Жизнь в царском лагере протекала по строгому монастырскому чину. Алексей вставал задолго до рассвета и, наскоро умывшись, начинал утомительно долгую службу в походной церкви. После обедни, похлебав постных щей, он открывал сидение с воеводами. Если близко от лагеря проходили войска, государь, окруженный телохранителями, выезжал на аргамаке навстречу им и произносил напутственное слово. Мимо него нескончаемой вереницей проходили стрельцы, а он мягко, почти заискивающе, вглядывался в хмурые, заросшие грязью лица, точно не ему дано было вдохновлять людей на бранные подвиги, а сам он ждал от них сочувствия и поддержки.
Дорога пустела. Государь сиротливо склонял голову и, точно в забытьи, крестил воздух.
— Сподоби их, Господи, со славою костьми лечь за нашу государеву честь.
В грудь закрадывалась тревога. Без всякой причины становилось вдруг жаль не этих вооруженных рабов, только что прошедших перед ним, а самого себя. Он беспомощно оглядывался по сторонам, точно искал защиты у окружающих.
—
Попы и ближние, как бы в жестокой обиде, всплескивали Руками.
— Не гневи Господа, царь! И нас не кручинь глаголом горьким своим!… Иль не зришь, что вся Русь крещеная за един волос с твоей головы с великою радостью смертью умрет?
Царь взбирался на аргамака и понуро возвращался в лагерь.
Вскоре с Двины пришли добрые вести — с минуты на минуту ожидалось падение Кокенгаузена.
Алексей выслушал послов, прискакавших с этой вестью, так, будто знал уже все и до них.
— А мы и имя крещеное граду тому нарекли, — многозначительно улыбнулся он.
Послы удивленно уставились на царя.
— Аль до нас кто посмел прискакать к тебе без ведома воеводы?
Царь встал с кресла и чванно разгладил бороду.
— А и доподлинно так! Были у нас в ночи послы… Были послы! — вещим голосом повторил он. — Яко зори вешние, предстали пред нами страстотерпцы Борис и Глеб.
Помолчав немного, он вышел на двор, собрав все население лагеря, воздел к небу руки:
— Внемлите!… А вы, послы любезные, разнесите ту весть нашей рати многострадальной.
Все, точно по невидимому знаку, упали ниц перед царем.
— Творил я вечор молитву на сон грядущий, — перекрестился царь, — а и не ведаю, по пригоде какой, смежились невзначай очи мои. И тотчас разверзлись душевные очи и узрел я страстотерпцев Бориса и Глеба. И услышали мы глас херувимский: «Ликуй! Внял молениям твоим Отец Небесный, жалует тебя Кокенгаузеном». И еще рекли: «Наречешь ты град Кокенгаузен — Царевича Дмитрия градом. И поставишь в нем храм каменный на все времена во славу христолюбивого российского воинства».
Слух о чудесном видении быстрокрылою птицей облетел войска. «Победа! Бог даровал нам победу через молитвенника нашего и владыку государя-царя!» — радостно возвещали глашатаи.
В станах, невесть откуда, появились монахи и странники-богомольцы с целыми тюками образков Бориса и Глеба.
— Сим победиши! — торжественно объявляли они и щедро наделяли воинов наспех намалеванными иконками.
Надежда на помощь святых подняла дух у измученной долгими переходами и вечным недоеданием рати.
— Вперед!… Страха не страшимся, смерти не боимся, ляжем за царя, за Русь! — ревели начальные люди и гнали войска под вражий огонь, на приступ.
А государь, перед сном запершись в опочивальне, опустился на колени перед образом Спаса и виновато склонил голову на плечо:
— Ты многомилостив и даешь отпущение грешникам… Отпусти и мой грех! Не в хулу, а во славу твою думали мы с протопопом укрепить дух рати нашей неправою выдумкою о видении страстотерпцев.