Алексей Михайлович
Шрифт:
— С Мордке? — сказал Петр и вышел из избы искать его, но еврей словно провалился сквозь землю.
Испуг и гнев охватили Петра. Он тотчас велел Кряжу взять двух конных воинов из своих людей и разыскать еврея.
В тот же вечер Кряж притащил его в лагерь скрученного и бросил перед князем.
Еврей был бледен, как мертвец, и не двигался в паническом страхе, но когда его развязали и Кряж вытянул его ременным поводом, он завертелся волчком и завыл.
— О, и что я сделал? За что эти лайдаки меня мучат! Что я
— Молчи, собака! Говори, с каким поляком ты вчера шептался?
— Я? — еврей поднял руки кверху. — Чи у меня две головы? Чи я с ума сошел? Чи я не вем, что каждого ляха — фук, и за шею! Никакого ляха я не видел.
— Врешь, гадина! — закричал Петр. — Бейте его, пока он не признается.
Кряж ухватил еврея, но и под ударами тот продолжал клясться, что никого не видел. Он говорил с ляхом. Но тот лях, что за лях? Он старый органист из костела!
Петр отпустил еврея и успокоился.
— Тебе показалось, горлинка, — сказал он Анеле, но та побледнела и покачала головой.
— Он здесь. Он замыслил на меня! — повторяла она с упорством.
Петр вспомнил и эту сцену и на мгновение замер от страха.
Несомненно, что-то есть! Ах он беспечный!
Завтра же поедет и обыщет все норки в городе. Небось никакой лях не спрячется…
— Княже! — послышался в темноте вдруг встревоженный голос. — А, княже!
— Кто? Что надо? Это ты, Еремей? — спросил Петр, узнав десятского от караула.
— Я, княже! Прискакал гонец из Москвы. Хочет царя видеть.
— Гонец! Сведи его в караульную избу и вели утра ждать, а грамоту возьми.
— Не дает! До самого царя хочет. Беда на Москве.
— Что?! — у Петра замерло сердце, и он быстро вскочил на ноги. — Какая беда?
— Мор! Чума, слышь. Весь город вымер.
— С нами крестная сила! Гонец! Где гонец?
— Здесь!
Князь быстро пошел за Еремеем.
Царскую палатку окружали три цепи часовых. Петр дошел до крайней цепи и там увидел гонца. Это был дворянский сын Никитин. Молодое лицо его при свете факелов было измучено и бледно. Одежда запылена и изорвана, конь его, покрытый пеною, весь дрожал мелкой дрожью и гнул ноги.
Петр быстро подошел к нему.
— От кого грамота? — спросил он.
— От князя Теряева-Распояхина и патриарха! — ответил Никитин. — Наказано немедля царю в руки дать.
— Семья государева сохранна?
— Слава Богу! В Угреши перевезли!
Петр широко перекрестился и повел гонца за собою. Царь проснулся от тихого шепота в соседней горнице.
— Кто там шумит? Заглянь! — крикнул он строго.
Спальник выглянул и тотчас вернулся.
— Князь Петр Теряев гонца из Москвы привел.
— Гонца? из Москвы? — испуганно вскрикнул царь. — Сюда его! скорей! огня неси! ну!…
И минуту спустя, свесив босые ноги с постели, в одной рубахе, царь читал донесение
Царь дочитал послание и скорбно опустил голову.
— Наколдовала старая! — прошептал он суеверно и поспешно перекрестился.
— Князь Петр, — сказал он, оправляясь, — зови конюшего ко мне и буди Трубецкого князя. С утром я на Москву еду немедля. Здесь Бог благословил меня, там покарал. Да будет воля Его! — проговорил он набожно.
Еще воины спали крепким сном, когда их начальники с тревожными лицами торопливо собирались к царской ставке. Князь Теряев, Морозовы, Щетинин, Трубецкой, фон Дамм, Лесли и Артамон Матвеев — все собрались у царского входа и тревожно, шептались.
Весть о московском бедствии уже достигла их, и всякий трепетал за участь оставленных дома. Морозовы дрожали за своих жен, князь Теряев за жену и сына с невесткой, и у всякого был на Москве кто-нибудь близкий, за участь которого трепетало его сердце.
Царь вышел, и все упали на колени.
— Горе посетило нас во время утех и счастья! — сказал дрогнувшим голосом царь. — Господь, благословляя наше войско, гневом обрушился на народ. Мор в Москве, в Новгороде, во Пскове. Люди гибнут без покаянья, лежат на улицах и стогнах непогребенными и смердят. Церкви пусты, ибо попы все померли. Мор и гибель! Наколдовала мне лукавая ведьма!
Среди бояр послышался ропот.
— Вот что, — сказал государь, — еду я в Москву. Ибо место мое там, где народу худо. Со мной ты поедешь, — он указал на Артамона Матвеева, — да ты, да ты еще! — он указал на Морозовых и князя Теряева. — Тебе, князь, за сына твоего низкий поклон. Ревнивый до дела и мужествен! В такое время — на Москве он один стоит.
— Мы все твои холопы, — ответил князь, кланяясь.
— Так, — продолжал царь, — а походы вы вершите, как бы при мне было. На чем вчера решили, то и будет. Я на Москве буду недолго и опять ворочусь!
День занимался ясный, светлый, солнечный.
Царский обоз уже вытянулся длинной линией. Кони ржали, повозки скрипели, народ шумел. Князь Трубецкой торопливо строил полки для прощания с царем, а царь благочестиво слушал раннюю обедню, а за нею панихиду по всем погибшим от мора и на войне убиенным.
Прекрасное лицо его было грустно, в глазах стояли слезы. Он крепко бил челом в пол и молился.
Все кругом стояли молча и с умилением смотрели на царя, который, сознавая свой долг и ни минуты не колеблясь, собрался ехать в город, пораженный чумою…
XXII УДАР
Проводив отца, который уехал с царем, Петр вернулся в свою ставку, и первая мысль его была об Анеле, но усталость взяла свое, и он, повалившись на постель, не раздеваясь, как был, заснул крепким сном.