Алексей Ремизов: Личность и творческие практики писателя
Шрифт:
Четвертая часть содержит оригинальное переложение текстов трех орфических золотых пластинок, обнаруженных археологами в 1843-м (первая строфа), 1880-м (вторая строфа) и 1879 (третья строфа) годах [226] . Даже для простого ознакомления с этими артефактами требуется знание специальной литературы и перевод. В трудах отечественных и зарубежных исследователей конца XIX — начала XX столетий, посвященных философии Древней Греции, тексты пластинок даны в неполном объеме и чаще всего в пересказе [227] . Единственный стихотворный перевод одной из них, принадлежавший Вяч. Иванову [228] , несомненно, был известен Ремизову — хотя бы потому, что он был помещен в статье, напечатанной в ноябрьской книжке журнала «Русская мысль» за 1913 год, одновременно с ремизовскими рассказами из цикла «Свет незаходимый». Однако можно с уверенностью сказать, что этот перевод не имеет с текстом, опубликованным в «Золотом подорожии», ничего общего. Непосредственным источником, по всей вероятности, послужил один необычный рукописный текст, отложившийся в архиве писателя [229] . На двойном листе из тетради в линейку располагаются параллельные ряды: слева — древнегреческие тексты трех орфических таблиц, справа — полный их перевод на русский язык. Анализ почерка позволяет высказать предположение, что этот документ, написанный черными чернилами, принадлежит руке М. О. Гершензона. О том, что «греческий автограф» находился в полном творческом распоряжении Ремизова, свидетельствует то, что в верхнем углу первого листа им собственноручно подписано графитным карандашом название — «Подорожие»,
226
См.: Zuntz G.Persephone. Three Essays on Religion and Thought in Magna Graecia Oxford, 1971. P. 359, 301, 329. Древнегреческий текст трех пластин, составивший композицию ремизовской «орфической» части в 1910-е гг. был известен по изданию: Diels Н.Die Fragmente der Vbrsokratiker Griechisch und Deutsch. Berlin 1903, которое переиздавалось в 1906 и 1912, а также в 1922 и 1934 гг. В настоящее время полный перевод на русский язык всех известных пластин, обнаруженных к 1974 г. (всего их 11), сделан А. В. Лебедевым в кн.: Фрагменты ранних греческих философов. С. 43–45.
227
См.: Глаголев С.Греческая религия. Ч. 1. С. 256–257; Гомперц Т.Греческие мыслители. Т. 1. СПб., 1911. С. 75, 113; Ренак С.Орфей. Всеобщая история религии. Кн. 1. СПб., 1913. С. 148.
228
См.: Иванов Вяч.О Дионисе Орфическом // Русская мысль. 1913. Кн. 11. Ноябрь. С. 77. Имеется в виду пластина из Петелий, текст которой соответствует строфе «Золотого подорожия», начинающейся со слов «— Ты найдешь налево от дома…» В качестве источника древнегреческого текста Иванов называет сборник, в котором приведен фрагмент пластинки — Epigrammata Greaca ex Lapidibvs Conlecta / Ed. Kaibl G. Berlin, 1878, fr. 1037). С этим фрагментом соотносятся и строки более раннего перевода Иванова, послужившие эпиграфом к его стихотворению «Психея» из цикла «Suspiria»: «Я — дочь земли и звездного неба, но иссохла от жажды и погибаю; дайте мне тотчас напиться воды студеной, истекающей из озера Памяти», с авторским комментарием: «Надпись на золотой пластинке, сопровождавшей покойника в гроб, по обычаю орфиков. (lnscr. Gr. Sic. It. 678)» ( Иванов Вяч.Кормчие звезды. СПб., 1903. С. 353; 371). Указанный Ивановым источник греческого текста («Inscriptiones Italiae et Siciliae». Berolini, 1890. Vol. XIV) представляет собой один из томов внушительного издания, выходившего в Берлине с 1873 по 1935 гг. Эти массивные фолианты содержат подробное описание текстов археологических древностей в их аутентичном начертании, с условной обрисовкой расположения строк на различных поверхностях (папирусах, камнях, костяных пластинах и пр.), а также данные об историческом местонахождении и музейном хранении.
229
PHБ. Ф. 634. Ед. хр. 11. На этот документ впервые указал М. Безродный в публикации «Об источниках книги „Электрон“» (Новое литературное обозрение. 1993. № 4. С. 155).
Между тем «орфическая» часть «Золотого подорожия» предваряется загадочным посвящением некоему П. Б. Думается, что этот дополнительный элемент текста указывает как раз на имя подлинного автора перевода-подстрочника. Показателен и тот факт, что основной текст «греческого автографа» предварялся объясняющими комментариями: «Золотые пластинки 4–3 века до Р.Х., клались на лбу покойника; — из Петелий, Фурий и т. д. Одна целая, потом обломки. (Ударения карандашом — для чтения гекзаметра)», которые свидетельствуют о профессиональном подходе автора перевода к истории вопроса. Единственный из филологов-классиков, чье имя соответствует посвящению, — это приват-доцент Московского университета Павел Петрович Блонский (1884–1941), автор оригинального перевода «Фрагментов» Гераклита [230] и изданной 1918 году книги «Философия Плотина». Однако подтверждений его знакомства с Ремизовым не обнаружено. Возможно, Гершензон оказал Ремизову дружескую услугу, переписав перевод, который на самом деле принадлежал П. Блонскому. (Тем более что в 1917 году Блонский и Гершензон оба стали авторами сборника «Мысль и Слово», вышедшего под редакцией Г. Г. Шпета [231] .)
230
Блонский П.Фрагменты Гераклита // Гермес. 1916. 15 января. № 2. С. 58–67. Очевидно, орфический культ также входил в круг профессиональных рассмотрений Блонского, который занимался досократиками. Подробнее см.: Блонский П.Этюды по истории ранней греческой философии. М., 1914.
231
П. Блонский опубликовал здесь большую критическую статью, посвященную книге С. Трубецкого «Метафизика Древней Греции», в которой подробно анализировалось содержание философии орфиков.
Если в «Огневице» орфическая тема возникала лишь в форме частных аллюзий, то в четвертой части «Золотого подорожия» обращение к конкретным орфическим текстам локализует тему мистерии перерождения души. Субъектом нарратива вновь оказывается мета-«Я», объявившее свое присутствие в прологе, а в третьей части поэмы пережившее момент просветления. Сверхсознание достигает пределов загробного мира. Об этом свидетельствуют и ремарки, сопутствующие другим действующим голосам мистериального действа: «И моя душа ступила в светлый круг», «Металлическим звуком… Зазвенел путеводный голос», «И в ответ душе я слышу возглас подземных бессмертных». Следует отметить, что тема переселения души, развернутая в поэме в орфическом ключе, впервые нашла отражение в «Огневице», где описывается путешествие души в потустороннее, завершающееся возвращением ее в человеческое тело-темницу [232] : «И лечу вниз головой через глубокую непроглядную тьму, вниз головой на землю» (О.: 169). В одном из снов, относящихся к весне 1918 года, Ремизов передает свое душевное состояние в точности так же, как это представляли себе орфики: «Вижу я, в каком-то невольном заточении нахожусь я. Только это не тюрьма. А такая жизнь с большими запретами: очень много нельзя. Вроде осадного положения» (Д.: 491).
232
«Огневица» также наполнена мотивами и символами орфического культа, перенесенными на православную почву: «жажды», «острова», «дороги», «полета», сюда же относятся «кипарисовый» крест, белые одежды и др. Присутствие орфической темы в этом тексте позволяет предположить, что «Огневица» является одной из первых творческих парадигм «греческого автографа».
Только достигнув духовного совершенства, «очистившись вполне, греховная душа может найти милость у Диониса — Гадеса и у Коры — Персефоны, она выйдет из круга рождений для того, чтобы соединиться с героями, обращаться около богов и самой стать божеством» [233] . Орфический мотив несовершенной, жаждущей очищения души заявлен как в прологе «Золотого подорожия» («утолишь ты жажду мою и жар из источника ключевой воды»), так и во второй части («иссушенность» «пустынной», «голодной» души). Для того чтобы вновь приобщиться своей божественной природе, душа должна испить из озера Памяти (в поэме — это ключевая вода из болот Мнемосины), остерегаясь перепутать этот спасительный источник с водами Леты, растворяющими даже смутное воспоминание о божественном происхождении души. По поводу воды из Леты в поэме сказано: «К источнику этому даже близко не подходи» [234] . Души, приникнувшие к источнику забвения, возвращаются в круг человеческих смертей и рождений и вынуждены томиться в страхе и незнании земного существования, даже не помышляя о возвращении на родину.
233
Глаголев С.Греческая религия. Ч. 1. С. 243.
234
Ср.: «…на фоне учения о переселении душ мифология памяти и забвения меняется. Назначение Леты становится прямо противоположным: ее воды больше не принимают душу, покинувшую тело, дабы заставить ее забыть о земном существовании. Напротив, Лета стирает в душе воспоминания о небесном мире, и та возвращается на землю для перевоплощения. „Забвение“ символизирует
Ремизовский поэтический нарратив в сравнении с подстрочным переводом («греческим автографом») дополнен уточняющими пояснениями, за которыми скрывается метафизический смысл орфической философии: «Сбросивши тело земное», «И лишь в одеянии плоти»; «Из смертного мятущегосячеловека стала ты сама богом». Фраза «Ты томишься от жажды, как козленок, упавший в молоко» является существенным дополнением оригинала, который в тексте подстрочника переведен словами: «ты стала богом из человека, ты как, козленок, упавший в молоко» [235] . Идея бессмертия человеческой души тесно связана с образом Диониса, способного к «палингенесии» (возрождению) и различным жизненным перевоплощениям. Козленок в этом контексте является денотатом души, возвращающейся к своей божественной, дионисийской природе [236] . Существует несколько вариантов интерпретации образа «козленка в молоке» [237] , однако Ремизов, привнося в текст-источник слова: «Ты томишься от жажды», очевидно, подразумевает тот момент, когда желанное бессмертие душою уже достигнуто, однако еще не вполне осознано.
235
РНБ. Ф. 634. Ед. хр. 11. Л. 2.
236
Согласно древнегреческому мифу, Зевс превратил Диониса в козленка, спасая его от преследований богини Геры. Ср.: «[по Гесихию] культовый термин — истолковывается как „Козленок — Дионис“» ( Иванов Вяч.Эллинская религия страдающего бога // Новый путь. 1904. Август. С. 18).
237
Обзор интерпретаций этого мифологического образа см.: Глаголев С.Греческая религия. Ч. 1. С. 257–259; Zuntz G.Persephone. P. 324–327.
«Золотое подорожие» в известном смысле отражает новый путь, на который вступил писатель — путь восхождения к любви и примирению, отказа от нисхождения в тьму ненависти и нетерпения. Именно этот выбор решающим образом повлиял на дальнейшую судьбу поэмы: она никогда больше не издавалась в первоначальном виде. Первые две части, своими подтекстами обращенные к действительности года революции, довольно скоро утратили свою актуальность. Уже в мае 1918 года Ремизов поступил на службу в ТЕО Наркомпроса, где уже работал А. Блок; в сентябре к ним присоединился Иванов-Разумник.
Между тем третья, «горняя», и четвертая, «орфическая», части некоторое время спустя вошли в книгу «Электрон» (Пб.: Алконост, 1919) [238] . Сохранившийся авторский макет будущей книги, датированный 1918 годом [239] , показывает, что изначально она задумывалась автором как сборник,который должен был включать в себя два произведения: «О судьбе огненной. Предание от Гераклита Эфесского» и «Золотое подорожие. Электрумовые пластинки». При подготовке к печати макет был подвергнут авторской правке, которая привела к объединению двух текстов в единое целое [240] . Издание, состоявшееся в 1919 году, вышло под единственным лаконичным названием «Электрон».
238
Впоследствии Ремизов републиковал текст «Электрона» под названием «О судьбе огненной. От слов Гераклита» с датировкой «III. 1918» в сборнике «Огненная Россия» (Ревель, 1921). В этот сборник писатель включил также «Слово о погибели русской земли» и «Огневицу».
239
РГАЛИ. Ф. 420. Оп. 1. № 34.
240
Обложка авторского макета 1918 г. имеет надписи: «Алексей Ремизов. Электрон. Петербург. 1918 г.»; в тексте макета название первой поэмы («О судьбе огненной. Предание от Гераклита Ефесского») сохранено, а название второй («Золотое подорожие») зачеркнуто (РГАЛИ. Ф. 420. Оп. 1. № 34. Л. 1–2).
Замысел этого нового произведения до некоторой степени проясняет письмо Ремизова к И. А. Рязановскому от 18 июля 1918 года: «Затеял я предложить издать О судьбе огненной и Золотое подорожие (не все, конечно, начиная, как восходит на гору). Что вы скажете, если назвать Электрон? а какой подзаголовок? (он должен разъяснять содержание)» [241] . Заглавие «Электрон» на самом деле является семантическим эквивалентом подзаголовка поэмы «Золотое подорожие» — «Электрумовые пластинки». Выбирая название для новой книги, писатель остановился на греческом эквиваленте латинского слова «эл'eктрум» — электрон. Соединив в общий текст разноприродные произведения. Ремизов привел к единому семантическому знаменателю две древнегреческие традиции — гераклитовскую и орфическую.
241
РНБ. Ф. 634. Ед. хр. 33. Л. 1.
Новая книга получила свой самостоятельный, трехсосгавный сюжет: гераклитовский, ницшеанский, орфический. «Гераклитовская» часть представляет собой поэтическое переложение фрагментов, лаконично раскрывающих основное содержание воззрений мудреца из Эфеса. Ее философский смысл (присущий как для Гераклиту, так и орфикам) основывается на представлениях, согласно которым каждый «цикл возрождения» неминуемо завершается экпиросом (мировым пожаром), после чего следует апокстаз — обновление мира и душ. Вторая часть «Электрона» соответствует третьей части «Золотого подорожия» и начинается строфой: «На кручу по кремнистой тропе взбираюсь…» Это — переход от субъективного к объективному, выход из сферы сознания в сферу объективного мира, или, говоря философским языком, — трансцензус. Если в первой части «Электрона» повествование безличностно, то во второй субъектом его становится индивидуальное «Я» человека, который подошел к черте, разделяющей жизнь и смерть. Катарсическая мистерия раскрывает глубоко личную тему собственного возрождения писателя к жизни из того невыносимого духовного застенка, каким стал для многих мыслящих людей новый политический режим. В истории становления авторского «Я» книга «Электрон» завершила переход на совершенно новый уровень самосознания. Финал «Электрона» демонстрирует мировоззрение, не сосредоточенное на собственном «Я», как в «Огневице», а преодолевающее узость субъективного. Художественный мир книги создан сознанием, для которого «все я и без меня никого нет». Это особая творческая практика — обращение субъекта к самому себе, к той глубоко внутренней сфере, где обнаруживается сущностная человеческая ипостась — трансцендентное первоначало, ядро личности, независимое от внешнего мира, руководствующееся собственными внутренними императивами.
В контексте личной творческой судьбы совершенно особым смыслом наполняется для Ремизова мотив ключевой воды из болот Мнемосины, которая сообщает душе дар памяти. Память, способная проникать сквозь толщи времен, превосходящая обычные человеческие возможности, на долгие годы становится доминирующим концептом индивидуальной методологии и едва ли не единственным источником творческого вдохновения писателя [242] . Не случайно первыми произведениями, созданными Ремизовым в эмиграции, стали книги «памяти»: «Ахру. Повесть петербургская» (Берлин, 1922) и «Кукха. Розановы письма» (Берлин, 1923). Одновременно Ремизов актуализирует тему бытовой памяти, запечатлевая ее отражения в серии своих домашних альбомов и книге «Россия в письменах» (Берлин, 1922). Память охватывает все круги реинкарнации души, помогая восстанавливать и вновь проживать события чужого бытия с позиций личного переживания. Этот внутренний прожектор восстанавливает связь времен, раскрывает для писателя уникальные возможности отождествлять свое трансцедентальное «Я» с протопопом Аввакумом, первопечатником Федоровым, Гоголем или же проникать в глубокие слои мифа.
242
Ср.: «Сны, память и переписывание — может быть, три основные темы-аспекта ремизовского творчества, и часто не знаешь, где начинается одно и кончается другое» ( Марков В.Неизвестный писатель Ремизов. Р. 17).