Аленкин Астероид
Шрифт:
Роль такого экрана в период неустойчивого равновесия запуска сыграл корабль разведчика Улаева: из фокуса ТФ-контура энергии его двигателей вполне хватило на восстановление импульса. К сожалению, в момент старта «Муравей» буквально разорвало напополам. Поврежденную капсулу унесло вместе с «Гало». А космонавта выкинуло в Пояс Астероидов. Сейчас в эгу точку мчатся спасательные корабли. Можно рассчитывать, часа через два окажутся на месте…
Как эти два часа прошли — лучше и не спрашивать. Голова моя гудела от перенапряжения. Я крепилась изо всех сил, но, боюсь, не всегда была на высоте. И то сказать: меня же ни на миг не оставляли в покое. Я прямо физически ощущала на себе милчиарды глаз… Поэтому когда Таня забежала
Очень меня тетя Кима расстроила. Приехала. Обнимает меня. Гладит по голове. Целует. А сама от экрана не отрывается. Я поежилась, высвободилась, утешаю ее:
— Ну ладно, ладно, тетя Кимочка. Все будет хорошо!
И дяде Исмаилу мысленно передаю, чтоб в эфир не просочилось:
«Считай, не мне этот поцелуй предназначен, а тебе!»
«Поговори, поговори, дерзкая девчонка! — так жс мысленно отвечает мне дядя Исмаил, показывая, как он ужасно сердится. — Вот переключу на неё связь — будешь знать!»
«Раньше надо было думать! — насмехаюсь я над ним без зазрения совести — Хоть теперь, вернешься, счастья не прозевай…»
«Само собой. Тебя не спрошу».
Пока мы с ним препирались, тетя Кима чуть успокоилась.
Села в угол дивана — бледная, смирная, жалко мне её, сил нет! «Что бы вы, мои дорогие, делали без меня, слава оунам!
Каким бы образом свиделись?» Гордость меня распирает неимоверная, внутри не помещается. Но я взяла себя в руки, погасила посторонние чувства, опять на одном дяде Исмаиле сосредоточилась. Мама с папой по комнатам на цыпочках ходят. Размещают гостей, беседуют с корреспондентами. И оба хмурятся. Наверное, считают, неполезно мне на весь мир выставляться. Боятся, зазнаюсь. Вот чудаки! Для чего мне зазнаваться? Хорошо бы Алик-обратил внимание, как я мужественно веду себя в чрезвычайной обстановке. А так, чего в этой славе особенного?!
Как я ни была занята, все же успела удивиться странному поведению моей няни. Прячется все время как ненормальная.
Кликну — выскочит на минуту, сделает наскоро, что попрошу, и опять уползет. Неужели все же заболела? Ведь что мы про роботов знаем? Вдруг они старятся? Или портятся? У них организм хрупкий, обидчивый. Особенно у детских нянь. Выволокла я Туню за хвостик из-под дивана, прижала к себе, глажу между глаз, как она любит, приговариваю:
— В чем дело, лапушка? Может, доктора к тебе вызвать?
То есть кибермеханика? Где у тебя болит?
Вырвалась она молча, снова под диван уползла. Я знаю, коли робот загрустил — не расшевелишь! Не у заводной куклы знак настроения переставить!
— Погоди, спасут дядю Исмаила, я тобой займусь! — пригрозила я. И повернулась к экрану: — Дядя Май, а не спеть ли нам вдвоем, как бывало?
— Отчего же? Начинай.
Откашлялась я и завела:
От звезды и до звездыПолон космос пустотыНет ни озера, ни речки,Ни собачки, ни овечки,Не поют над нами птички,Не растут кругом цветы.Вдаль летим и ты и я —Захватили соловья,ВзялиПоем мы весело, на разные голоса. Операторы довольны, руки потирают. Папу, который в этот миг в комнату вошел, к стене притиснули, чуть рот не заткнули. Оказывается, и режиссер не всегда такой удачный номер придумает, какой у нас сам собой получился, — герой не падает духом. Я, правда, расстроилась, увидев себя на экране: глаза плутоватые, рот на полкадра распахнут и двух передних зубов не хватает.
В пору закрыть лицо ладонями и убежать… Но я допела.
Пусть помощник оператора, который нарочно так меня снял, думает, будто мне их дружеский телешарж понравился. Пусть думает…
Взглянула я тайком на циферблат и сначала себе не поверила. Где же спасатели? Читтамахья обещал, через два часа они на месте окажутся, а их нет и нет. Заерзала я по дивану, а вид, наверное, у меня от этих мыслей весьма так себе…
Потому что дядя Исмаил подмигнул мне и зашептал:
— Чего ты мнешься? Может, надо куда? Так ты иди, не стесняйся. Посижу чуток без связи…
— Фу, дядя Исмаил, противный! Позоришь меня на весь эфир…
— А чего ж? Дело житейское…
Я отмахнулась:
— Всё бы тебе зубоскалить! Лучше обогрев проверь — вон нос посинел!
— Беда с этими цветными передачами! На черно-белом экране не углядела бы…
— Погоди, я все же отлучусь на минутку, кое с кем посчитаться надо. Не скучай!
— Иди-иди. Я ж говорю, не стесняйся!
Вот заладил! Ему и невдомек про застрявших спасателей.
Ох, не к добру это! Креплюсь, а на душе тяжко. Да ещё тетя Кима что-то почувствовала, глаз с меня не сводит. Что я ей, чудо сотворю, что ли? Всего-то и есть у меня только оун — тонкая ниточка контакта… В конце концов, дядя Исмаил мог ведь и не меня выбрать. Да оно и лучше бы мне ни при чем оказаться…
На мой настойчивый зов Туня вылезла, а ко мне не торопится: ползет брюхом по полу, антенны виновато опущены.
Еще тоскливее мне стало. Роботеска натура чуткая, тоже, видать, догадалась…
Расплывается у меня все перед глазами. Дрожит. И стеньг.
И две Туни затуманенные. И экран. И операторы. И мама, тихо замершая на краешке стула. И светящийся марсианский цветок на подоконнике. Затиснула я роботеску в угол дивана, спиной отгородила:
— Признавайся, противная, ты с самого начала подозревала, да? С самого-самого начала?
Туня вылупила на меня честные-пречестные блюдечки:
— О чем?
— Не юли! Уже час назад спасатели должны были вызволить дядю Исмаила!
Стараюсь не кричать, но строго-строго на нес смотрю, чтоб не отпиралась. Вот отчего её болезнь, и нерешительность, и странная игра в прятки. Уж тысячу раз дядины шансы исчислила! Рада бы солгать, да не научена. А мне голая правда нужна. Поэтому тереблю се, не даю опомниться:
— Излагай. Живо!
— Тебе не понять.
— А я Антона Николаевича иопрошу. Он разъяснит.