Аленкин клад. Повести
Шрифт:
Валерьян Северьянович физические данные Демьяна Пилипчука явно преувеличил и, поняв свою оплошность, тут же вывернулся:
«Вы молодой инженер. Цвет, так сказать, общества. У вас блестящее будущее! А что у этой?.. Не забывайте, что ей уже за двадцать. Кроме койки в общежитии и лопаты, она ничего не имеет. Короче, дорогой коллега, я одобряю только одну сторону вашего выбора… Хи-хи-и!..»
— Вот и решил я связать Оксану по рукам, — вспоминал Демьян Михайлович. — Встречу в цехе, на комсомольской вечеринке — и нуль внимания. На сердце, правда, было совсем другое…
Демьян Михайлович утаил
— Получился у меня один незначительный инцидент с Оксаной. Валерьян Северьянович похихикал и сладеньким голоском: «Ну-с, дорогой коллега, убедились в мужланстве своей княгини? Плюньте на нее и разотрите. Да за вас любая умница пойдет». Я, конечно, слушал этого гада. Он все свое: подсыпает соль на рану. А однажды в дом к себе пригласил и познакомил меня с доченькой бывшего белогвардейского полковника. Она была чертовски красива!..
— Вы и женились на ней?
Демьян Михайлович рассказал, как в комсомольской ячейке стало известно о его женитьбе, о гневном собрании, на котором первой выступила Оксана и, обозвав его перерожденцем, предложила исключить из комсомола.
— Времена были жаркие, — вспоминал Демьян Михайлович. — Вопрос стоял ребром: кто — кого? А тут еще Валерьян Северьянович засыпался. Он занимался устройством судеб сынков и дочек всяких бывших. Конечно, делал это не за здорово живешь. Когда его прижали, рассказал, где зарыто золотишко. Килограммов пять иудушка на этом деле нажил и хотел смотаться за границу.
— Вот гад! Да такого бы к стенке!
— К стенке не поставили, но в отдаленные места на несколько лет упрятали. Но он и там не пропал: пристроился брадобреем к начальству. А у меня с тех пор жизнь — кувырком. Стал я мотаться с одного места на другое и еще на одного типа напоролся. Тут уж совсем моя репутация подмочилась. Правда, соучастие мне не пришили, но за халатность пару лет довелось лесок валить.
— Неужели? А я все думал: почему вы не такой, как все?
— Так вот я и стал вроде отрезанного ломтя. А знаете почему? Драться за себя не умел.
— Жили по принципу: моя хата с краю?
— Вроде этого, — согласился Пилипчук. — Но главная беда крылась в другом. Людей я, Игорь Николаевич, плохо знал. Мне бы сразу научиться опознавать Валерьянов. А я закрылся, как улитка, в скорлупочку и посапливаю в две дырочки. Так и жил до начала Великой Отечественной. Когда началась война, выполз из скорлупки и к военкому: «Пошлите на фронт». Думал, попаду в жаркое дело и выкую характер. И опять провал. Медкомиссия начисто по зрению забраковала. Решил в партизанский отряд попасть — не вышло. Приказали отправиться на эвакуированный химзавод. Там я и познакомился с Андреем Карповичем.
Годы войны Пилипчук вспоминал без нотки грусти, даже с какой-то гордостью, что ему приходилось по неделе не выходить с завода, где он был и начальником
— Неужели женщины в декретные отпуска не уходили?
— Дорогой Николаевич, завод взрывчатку выпускал! Понимаете, какой груз лежал на наших плечах? За хорошую работу меня даже медалью наградили! И вошел я вроде в колею: авторитет в коллективе заслужил, мое старание отметили благодарностью, премией… Короче, почувствовал я себя настоящим человеком и решил в партию вступить. Рекомендации мне дали самые авторитетные коммунисты завода.
Трусость — злейший враг человека. Только она помешала Демьяну Михайловичу, как он говорил, расправить плечи. Сделай он смелый шаг, и жизнь со всеми радостями повернулась бы к нему лицом. Не пришлось бы ему снова застегивать наглухо душу. На партийном бюро и собрании коммунисты завода словом не напомнили Демьяну Михайловичу о его судимости, дали наказ быть всю жизнь таким же старательным тружеником, каким он проявил себя на заводе, и как бы между делом напомнили об отсутствии в характере решительности. Но большого упора на это никто не делал, наоборот, нашлись такие, которые отсутствие решительности в характере возвели чуть ли не в добродетель. Пилипчук, конечно, знал причины и своей замкнутости, и трусости, хотел на партийном собрании обо всем рассказать коммунистам, но помешал Осокин. Он предложил прекратить прения и, как директор завода, заявил:
— Я, товарищи, думаю Демьяна Михайловича главным технологом назначить.
Заявление Осокина еще на одну голову подняло Пилипчука в глазах коммунистов, и они проголосовали за прием его кандидатом в члены партии.
Две недели Демьян Михайлович чувствовал себя на седьмом небе. На заводе за это время он развернул такую деятельность, даже Осокин ахал. Самым значительным в стараниях Пилипчука было событие номер один: выпуск продукции по новой технологии. Но Демьян Михайлович по-прежнему не унимался. Он с лаборантами сутками просиживал над новыми опытами. Цель в работе преследовал одну: ужать до минимума сроки изготовления фронтовой продукции.
Работа с полной отдачей сил, ума, воли настолько захватила Демьяна Михайловича, что он даже забывал о сне и пище. Ему в те дни хотелось искупить перед Родиной ошибки юности и с чистым сердцем прийти на бюро горкома. Так бы все, наверное, и случилось, но проклятая трусость снова явилась к нему на порог в образе трясущегося старика, заросшего седыми волосами, как трухлявый пень мхом. Явилась она к нему за день до бюро горкома и беззубым ртом зашамкала:
— Вот, дорогой коллега, мы и свиделись. Я еще тогда предсказывал вам блестящую карьеру. Кхе-кхе-кхе…
Если бы сама смерть пришла к Демьяну Михайловичу, он бы, пожалуй, так не растерялся, как испугался визита Валерьяна Северьяновича.
— Чего вам еще надо? — пролепетал Пилипчук. — Говорите быстрее. Я тороплюсь…
— Успеете.
Валерьян Северьянович, оставив промеж ног на пороге лужицу, пронес дряхлое тело к дивану и, с трудом опустившись на него, потухшими глазами уставился на Пилипчука.
— Вы зачем пришли? — тверже спросил Пилипчук. — Говорите скорее. Я тороплюсь…
— А мне спешить некуда. На бюро горкома меня не ждут. Завод на моих плечах не держится…