Алеш и его друзья
Шрифт:
— Будущее, — кивнул Иштван. — Этому я научился в старых книгах.
Он приподнял крышку гроба, сплошь набитого книгами с покореженными и порванными корешками, и тотчас пахнуло книжной пылью.
Мы смотрели, как он кладет на ладонь шар, устанавливает его прямо против пламени свечи и пристально в него вглядывается.
— Братцы, судьба! — вырвалось у Алеша.
— Тс! — одернул его Мирек.
Мы
— Вижу ваш сарай, он находится неподалеку от вокзала, вижу паровозы и дым, вижу экскаватор возле вашего клуба…
— Что? — воскликнул я.
— Тс, — остановил меня Ченда, — давайте узнаем, что дальше.
А Иштван продолжал:
— Экскаватор вгрызся в сарай, одна стена рухнула, вижу круглый стол, теперь ковш экскаватора ударил по полу, который не больно-то прочен…
Я вспомнил, как мы делали пол в «Барахолке», и если я сначала думал, что Иштван со своими предсказаниями несколько перебарщивает и, скорее всего, разыгрывает нас, то теперь мне стало ясно, что он говорит правду, ведь про круглый стол и пол мы ему не рассказывали.
— Дальше, — нетерпеливо прошептал Алеш.
Иштван покачал головой:
— Вижу обломки вашего клуба…
— Этого не может быть! — воскликнул Ченда.
Теперь мы и думать забыли про клад, забыли, зачем пришли к Иштвану, а думали лишь о том, что случилось с «Барахолкой».
— Хоть бы это оказалось неправдой, — прошептал Алеш.
Несмотря на темноту, мы снова перелезли через кладбищенскую стену и, разумеется, не разошлись сразу по домам, а поспешили к вокзалу.
Все, что говорил Иштван, было правдой. От «Барахолки» остались развалины, издали она походила на раздавленную спичечную коробку. Зато рядом выросла новая сторожевая будка.
Когда мы подошли к обломкам, сторож объяснил, что вместо «Барахолки» будут строить гаражи. Ему стало нас жалко, и он добавил, что мы наверняка найдем себе другой сарай.
— Ну да, — уныло произнес Алеш, — только где теперь нам оставлять собаку? Кстати, где
Мы растерянно посмотрели друг на друга: в спешке мы забыли собаку на кладбище.
— И клад тоже, — вздохнул Мирек.
— На клад плевать, — заявил Ченда, — может, поэт оставит барбоса у себя и, надеюсь, позаботится о нем. Пока не найдем новый клуб, нам все равно некуда его девать.
— И я хотел искать клад ради машины! — взвыл Алеш, взглянув на обломки «Барахолки». — Гаражи! Ребята, если б вы знали, как я ненавижу машины!
И это все, что мы напоследок сказали о «Барахолке» и о Собаке Голешовицкой, потому что в жизни бывает не только весело, но и грустно.
На этом нашу историю можно бы и закончить. Только это будет не честно. Надо добавить, что я продолжаю регулярно писать Руженке, все еще по люксембургскому адресу, хотя цирка там давно уж нет, но письма пошлют ей вдогонку, и они приобретут большую филателистическую ценность, учитывая огромное количество почтовых штемпелей.
Да, мы не очень долго радовались «Барахолке» и Голешу — это сокращенное имя Собаки Голешовицкой придумал Мирек, и оно быстро привилось. Человек вообще легко ко всему привыкает. Папа утверждает, что в детстве человек привыкает ко всему гораздо быстрее, чем в зрелом возрасте. Если бы это было так, я уж давно бы ко всему привык.
Только, по-моему, важнее то, к чему он должен привыкнуть, а взрослый он или нет, вовсе не важно.
Я написал Руженке только о самом интересном: как мы избавились от Алешева командования, как нашли клуб и Голеша, как лишились клуба и собаки.
Тут я должен сказать, что в письмах иной раз ты приукрашиваешь действительность, как сказала бы мама. Все, что я напридумываю, все, что мне пригрезится, она воспринимает лишь как вранье и отговорки.
Возможно, она права.
Возможно. Только я думаю, что нет.
Но на всякий случай должен вас предупредить, что вампира Иштвана я выдумал, даже если мне и казалось, что я его видел.
Но все остальное — чистая правда.