Альфа и Омега
Шрифт:
— Святой отец, послушайте, — предпринял попытку воззвать к его здравому смыслу Йон. — Хана плохо себя чувствует. Сейчас мы при всем желании не сможем активировать метку и продемонстрировать ее силу в полной мере. Я готов взять всю ответственность на себя, и я обещаю, что мы вернемся завтра утром. Ей нужно отдохнуть и прийти в себя, она слишком… чувствительная. Я понимаю, как все это неудобно, но принуждением и насилием мы сейчас точно ничего не добьемся.
Священник ответил не сразу, как будто найдя в его словах рациональное зерно.
— Вы можете остаться в комнате для гостей, — наконец произнес он. — Я распоряжусь, чтобы вас сопроводили. Если Хане нужно что-то
— Зачем… все так усложнять, святой отец? — нахмурился Йон. — Мы с вами оба понимаем, что это ни к чему. Мы пришли сюда по доброй воле один раз, придем и в следующий, ведь нам все равно больше не к кому обратиться. И если у меня будет больше времени, я, возможно, смогу повлиять на… мнение Ханы о том, как следует распорядиться меткой. Дайте мне такой шанс, прошу вас.
Его голос стал таким кротким и покладистым, что я бы не узнала его, услышав в другое время и в другом месте. Никогда бы не подумала, что этот парень умеет так смиренно просить.
— Неужели… неужели нашей хрупкой омеге до того любо и дорого собственное гнездышко? — почти с досадой покачал головой старший альфа, тоже поддавшись на его чары. — Не подумайте, что у нас здесь принято удерживать кого-то силой, но… ведь это же в самом деле безопаснее и надежнее. Пока мы со всем не разберемся и не будет понятен истинный… масштаб происходящего, вам двоим лучше будет оставаться под нашим присмотром. Но… ладно. Я хочу показать вам наши благие намерения и добрую волю. Церковь в конце концов не правительственный каземат и не средневековая темница. — И в тот момент, когда я уже была готова вздохнуть с облегчением, отец Евгений добавил: — Но я все же отправлю с вами своих помощников, которые проследят за тем, чтобы… не произошло никаких эксцессов.
— Как сочтете нужным, — и глазом не моргнул Йон, и ответом ему был звук отодвигаемого засова.
— Приношу свои извинения, дитя мое, если все это показалось вам слишком резким, — с удушающей мягкостью обратился ко мне священник. — Ваш альфа прав, я немного… поторопился и перегнул палку.
Перед моими глазами резко встало лицо отца Горацио. Тот сказал мне примерно то же самое, когда, в попытке принудить меня дать нужный ему ответ, он немного переусердствовал с феромонами, едва не отправив меня в нокаут. Стоило ли вообще считать такие извинения искренними? Они все равно продолжат это делать — получать свое силой невзирая на сопротивление. И единственное, что мне оставалось, это либо спрятаться за кого-то не менее сильного…
Либо научиться давать отпор самой.
— Он не мой альфа, — проговорила я, с усилием расправив плечи и сжав пальцы в кулаки, чтобы придать себе уверенности. — Он просто парень, которого я встретила два дня назад. Я не знаю его, я не знаю вас, святой отец, но я точно знаю, что не позволю никому из вас принимать за меня решения. Никому, включая эту штуку на моей руке.
Проходя мимо него, белой каменной глыбой замершего в дверном проходе, я честно едва устояла на ногах. В ноздри ударил его запах, который он явно больше не посчитал нужным скрывать — запах с оттенками монастырского вина из дубовых бочек и тяжелых пыльных книг. Как и в случае с отцом Горацио, сопротивляться ему было физически больно. Он как будто по-настоящему ломал мне кости и выкручивал суставы, вынуждая опуститься на колени и покорно откинуть голову назад, открывая горло. Чтобы перебороть это желание и эту боль, я вонзила ногти себе в ладони и до ломоты напрягла дрожащую спину.
Быть сильной было сложно. Я не знала, существовали ли такие личности, которым
Мне правда очень хотелось в это верить.
Когда мы, сопровождаемые огромной тенью в белом, снова поднялись в алтарный зал, облегчение, затопившее меня, было настолько сильным, что у меня закружилась голова. Правда длилось оно недолго, потому что у выхода нас уже ждали двое альф в светлых одеждах послушников, отливавших болезненной желтизной на фоне ослепительно-белой рясы отца Евгения. В отличие от святого отца они еще не умели скрывать свой запах, и, почуяв его, Йон инстинктивно подобрался и крепче стиснул мою руку, а я ощутила неприятную тяжесть в животе. Когда мы подошли, они оба смотрели на меня, но их взгляды были пустыми и ничего не выражающими, словно, следуя врожденной привычке обращать внимание на любую омегу поблизости, разумом они уже не помнили, зачем это делают.
— Мои дорогие мальчики сопроводят вас до дома, — проговорил отец Евгений, снова потирая руки и сладко улыбаясь. — Я пока распоряжусь, чтобы для вас подготовили комнату.
«Дорогие мальчики» молча поклонились священнику и заняли позиции по обе стороны от нас. Глядя сейчас на их жесткие угловатые лица, я бы никогда не узнала в них служителей Церкви, не будь они одеты в ее форму. Нет, они куда больше напоминали вышибал в каком-нибудь элитном ночном клубе, куда пускали только владельцев черных бархатных карточек с изящными золотыми вензелями. Я плотнее прижалась к Йону, как будто это могло в самом деле помочь. На их фоне молодой альфа выглядел не особо внушительно и, даже зная о его особых способностях и невероятном уровне контроля над собственной трансформацией, я не была уверена, что он бы одержал верх в открытом столкновении.
Мы вышли на улицу и, спустившись по широким каменным ступеням, остановились возле дороги в ожидании служебной машины, которая должна была отвезти нас домой. Мой мозг лихорадочно работал в тщетной попытке найти выход из этой ситуации. Называть адрес Джен было самоубийством — они бы не только узнали, где я живу, но и непременно вышли бы на мою подругу, а ее мне совершенно не хотелось в это втягивать.
— Они уже знают, — вдруг услышала я тихий голос Йона.
— О чем? — непонимающе переспросила я, не веря, что он мог прочесть мои мысли.
— О том, куда нам нужно ехать. Они наверняка пробили по тебе всю информацию в тот самый день, когда ты показала святому отцу свою метку.
— Нет, но как же… — растерянно пробормотала я, с усилием потерев пульсирующий надсадной болью висок. Меня все еще преследовал запах сырой штукатурки из подвала, смешанный с запахом крепкого монастырского вина, и я никак не могла избавиться от ощущения, что кто-то пристально смотрит мне в спину. Кто-то — или что-то, вроде дула пистолета со взведенным курком. Метафора была более чем очевидна.