Алгебраист
Шрифт:
И вот она перебралась сюда, в старое доброе орбиталище, — к сожалению, уже не столь доброе, не столь шумное, не столь богемное, каким было прежде, — чтобы умереть здесь. Вот только она хотела отойти мирно, через год-два после возвращения, а не погибнуть всего через пару месяцев, среди толпы народа.
Иерхонт Ормилла бежал на Наскерон. Новый хмырь, этот архимандрит Люсеферус, хотел, чтобы иерхонт сдался. Иерхонт отказывался подчиниться. Архимандрит Люсеферус не хотел ссориться с насельниками, а потому не мог атаковать Наскерон или вторгнуться на него (удивительно, но казалось, что насельники при всем своем непредсказуемом чудачестве и технической безграмотности, какими их наделяла молва, были вполне способны защитить себя),
Теперь архимандрит грозился каждый день уничтожать по городу или орбиталищу, пока иерхонт не сдастся, как полагается, и не предстанет перед оккупационными властями. А если он не сделает этого через два дня, то город или орбиталище будут уничтожаться каждый час.
Ходили слухи, что Афинсейсе, маленький прибрежный город в Порофоро на Сепекте, был уничтожен днем ранее. Правда, на орбиталище последние три дня наблюдался сильный информационный голод, и сказать что-либо наверняка было невозможно.
«Орб-4409» с его восьмьюдесятью тысячами жителей представлял собой относительно небольшое космическое поселение. Он был вторым в списке целей-заложников, и до истечения срока ультиматума оставались теперь считанные минуты. Ормилла тем утром сделал вызывающее заявление, и больше от него не было слышно ни слова. После ультиматума архимандрита два дня назад военный корабль заморышей расположился вблизи орбиталища. Никому и ничему не позволялось покидать орбиталище или приближаться к нему. Несколько судов попытались было уйти, но их уничтожили. Всякие просьбы эвакуировать детей, больных или представителей гражданских властей, готовых к сотрудничеству, игнорировались: даже напротив, обитателям орбиталища сообщили, что все, кто выживет в скафандрах или малых кораблях после первого удара, будут найдены среди обломков и уничтожены.
Никто не сомневался в том, что архимандрит сдержит слово, и лишь немногие верили, что иерхонт так легко сдастся.
Тай высвободила руки из хватки тех, кто стоял рядом (увядший старый лепесток среди других, в большинстве молодых и прекрасных), и нагнулась, преодолевая боль в пояснице, чтобы снять туфли. Она отбросила их подальше и снова взяла соседей за руки, восстановила цветок в центре круга. Трава под ногами была влажная и прохладная.
Многие пели, в основном вполголоса.
Множество самых разных песен.
Кто-то плакал, кто-то рыдал, кто-то стенал и стонал, большинство было где-то не здесь.
А некоторые в приступе мазохизма считали оставшиеся до полуночи секунды.
Полночь наступила, и несколько секунд спустя огромный звенящий столб света, ослепляюще яркий, пронзил центр орбиталища в каких-нибудь пятидесяти метрах от того места, где стояла Тай. Ей пришлось отпустить руки соседей и закрыть ладонями глаза, как и остальным. Горячая волна воздуха сбила ее с ног, вместе с сотнями других людей кувырком понесла по траве. Луч тут же разделился на два, которые быстро двинулись по периметру орбиталища в разные стороны, взрывая на пути здания, воспламеняя пучки гнезд, разделяя весь маленький мир на два. Половинки под давлением воздуха стали расходиться в разные стороны, и атмосфера, взвихрившись, устремилась в космос двумя ураганами газов, обломков и тел, а тем временем здания и гнезда взрывались в двух огромных разъезжающихся полусферах, проваливались на внутренние поверхности разделенных половин; конструкции вспарывало силой воздуха, вырывающегося наружу.
Воздушный вихрь подхватил Тай Хохуэл и вместе со всеми остальными швырнул над вздыбленным дерном вверх, к быстро расширяющемуся разлому. Ее унесло в темноту, и она слышала свой крик, пока воздух устремлялся прочь из ее легких и всасывался космосом. Крик был высоким, жутким, диким, — при помощи одних мышц она не смогла бы завопить так громко. Страшный хор звуков боли, шока и ужаса вырвался из ее рта и ртов всех
Из разделяющихся половин уничтоженного орбиталища вырвался неторопливый вихрь тел, которые, судорожно подергиваясь, понеслись прочь двумя длинными рассеченными запятыми, словно в какой-то галактической балетной постановке.
Эти события транслировались оккупационными силами по всей системе.
На следующий день иерхонт официально капитулировал.
Архимандрит Люсеферус стоял в носовой части своего главного корабля «Люсеферус VII», глядя на большое, во весь экран, изображение планеты Сепекте с ее огромным, пыльным на вид нимбом орбиталищ в редких блестках орбитальных фабрик и спутников. Весь носовой отсек «Люсеферуса VII» был обтянут алмазной пленкой и представлял собой шар исключительной прозрачности около сотни метров в диаметре, на тонких — в палец толщиной — подпорках. Архимандрит любил приходить сюда в одиночестве, чтобы просто посмотреть на открывающийся вид. В такие мгновения он ощущал за своей спиной громаду «Люсеферуса VII», все его километры и мегатонны, все его переплетение доков, туннелей, камер, залов, казарм, складов, башен и стартовых труб. Жаль, что корабль, возможно, придется уничтожить.
Стратегам и тактикам не понравился вид тяговых следов надвигающегося Объединенного флота. В него входило много тяжелых кораблей, и авангард мог прибыть сюда уже не через месяцы (а раньше речь шла даже о годе), как они рассчитывали, а через считанные недели. «Люсеферус VII», при всем его великолепии, представлял собой цель, которую невозможно не заметить и по которой, вероятно, невозможно промахнуться. Наилучшей стратегией, видимо, было бы использовать гигантский корабль в качестве наживки, а собственные силы расположить так, будто они намереваются защищать его до последнего, хотя в действительности флагман отдавался на заклание. Заманить на эту наживку как можно больше кораблей Меркатории, а потом разом уничтожить все, включая, как это ни жалко, и сам «Люсеферус VII».
Адмирал, по воле жребия или выбора сослуживцев вынужденный преподнести эту идею архимандриту, заметно нервничал, излагая план, и явно побаивался вспышки гнева главнокомандующего. Люсеферусу идея уже была знакома (Тулуэр снова продемонстрировал свою полезность), и он для себя решил, что даже самые радикальные предложения вроде этого, если только они не угрожают всей их миссии у Юлюбиса, не должны отметаться. Поэтому он кивнул, соглашаясь, что рассматриваться должны все варианты, — к облегчению адмирала, изложившего этот план, и к тревоге других, которые теперь, все как один, жалели, что не они пришли к архимандриту с этим предложением.
Они попытаются придумать другие планы, исключающие возможную потерю флагмана, но особого оптимизма на этот счет никто, кажется, не испытывал. Всегда делай то, чего никак не ждет противник. Убивай своих детей. Что-нибудь в этом роде. Такая логика казалась неуязвимой.
Он всегда может построить новый флагман. Ведь это всего лишь шмат вещества. А вещественны только результаты. Он не ребенок. Он относится к «Люсеферусу VII» без всякой сентиментальности.
Его больше заботил другой вопрос: будет ли этой жертвы достаточно? Они теперь контролировали систему Юлюбиса, а потеряли лишь горстку своих кораблей и, захватив изрядно судов противника, стали даже сильнее, чем до начала операции. И тем не менее приближающийся Объединенный флот представлял собой грозную силу. Кораблей в нем было поменьше, но качеством они были повыше. Шансы противников, пожалуй, были равными. Только идиот ввязывается в такие передряги. И так скоро! Для него это известие было жутким, жутким потрясением.