Алгорифма

Борхес Хорхе Луис

Кто из «Независимой газеты» На «Фабрику звёзд» перелетает? Но подъедешь не на той козе ты К Алле, если Понтий не питает Личную симпатию к одежды Не снимавшим ради той надежды.

10

В Буэнос Айресе, ныне оставленном, Я б себя ощущал посторонним, Но теперь я на потустороннем Берегу, мной отсюда представленном, За собой наблюдаю в наставленном Зеркале,

на пол вдруг не уроннем: Освещаемый со всех сторон нем. Быль зрю о есть мышей не заставленном… Рай единственный, нами не видимый, Есть потерянный рай, что утрачен Навсегда… Властью их ненавидимый, Перед смертью голодной был мрачен, Но и весел я: «Что, ненавистники, Своего не добились, завистники?»

11

Некто, мой почти я, идентичный Мне настолько, что мы без сомнения Одна личность, в глазах лишь темнения Нет твоих, мой двойник аутентичный, Эти строки прочтёт, артистичный Подражатель себе, поумнения Сильных мира виновник, чьи мнения О добре и о зле — воск пластичный. С обелиском привинченным скромную Да оплачет плиту из цемента, Как свою, улучатель момента, Искру высечь чтоб в небе огромную. Должен эту прочесть он страницу. Верю в утреннего я Денницу.

БЛЕЙК

1

Где роза на руке твоей с дарами Интимными? Хотя, слепая, цвета Она не видит… Где, Ангел Завета, Роса её, где лепестка вес? — В раме. В полноформатном параллелограмме. Вот как испорчен ты, жертва совета Праведников, не авторов навета — А искренности сколько в фонограмме! Вот зло как поступил вор с фраерами. Словно слепой в ночи шёл без просвета, Хотя ещё час с лишним до рассвета Дорогою, знакома что буграми. Азор мой! Ради истины ты в сраме, Как в славе! Хорхе Борхес с того света.

2

Потерянные маленькие эха Все эти вещи. Истинная роза Так далеко, а жизненная проза Так близко… Стоит проститутка «эх!», а За «ах!» не отдаётся, аоэха. Уж по спине бежит волна мороза. Ради стихов своих, сыны некроза, Я сделал это. Вакха «эвоэ!», ха, Глупец, слышь и безумием караю Своих врагов я. Заживо сдираю С вакханками своими с них я кожу И мясо их сырое пожираю. Я тебе рожу, весельчак, скукожу! Как кот с пойманной мышкою играю.

3

Столпом быть может роза, битвой, сводом Небесных Ангелов, неисследимым Миром секретным и необходимым, Весельем

бога — вхож любой в его дом! И проститутка в том числе. По водам Времён пришедший богом нелюдимым Слыл с парусом к тому же невредимым, Всё время стихотворным переводом, Размер латинский русским придав одам, Он занимался, быв непобедимым В искусстве этом. Вдруг с ума сводимым Пахнуло ароматом… С рук разводом И очи долу от стыда отводом Застыли судьи перед подсудимым.

4

Серебряной планетою с другого Быть может роза неба, архетипом Кошмарным, невозможным прототипом Разве цветка? Итак, бога нагого Всем показали, друга дорогого Не сдавшего к нему пришедшим типам Из СБУ: «Идите вы… к Антипам!» Исполнился вдруг духа бог благого! Не сдаст мать ради кошелька тугого Тот, изберёт перо кто логотипом, В дом инвалидов, и кто с линотипом Дела имел — ну что, в глазах кругово? Хоть милосерд, но прав ты, Иегова, И судит Бог не по стереотипам.

КОММЕНТАРИИ В. В. АЛЕКСЕЕВА

РОЗА И МИЛЬТОН

Джон Мильтон (1608-74), английский поэт. В поэме «Потерянный рай» героизирует образ Сатаны и «ставит вопрос о праве человека преступать освящённую богословием мораль» (СЭС). Последние годы жизни Мильтона омрачила слепота, та же участь постигла и Борхеса. Конечно, под «розой» подразумевается женщина. Это — стихотворение о последней любви. Я знаю, кому оно посвящено, но не намерен делать интимную тайну поэта всеобщим достоянием, и никому гадать на эту тему (предупреждаю с угрозой) не советую. Мильтон, да Байрон, да Эдгар По — вот и вся слава англоязычной поэзии. В сравнении с французской или с русской это очень, очень скудный перечень. Но, по правде говоря, даже из этих авторов ни один не увлёк настолько, чтобы я захотел кого-то перевести. Мильтона я пытался прочесть в юности в переводе Кронберга (говорят, неплохом), но так и остался холоден к этому поэту. Байрон после Бодлера показался мне третьестепенным стихотворцем, равно как и Эдгар По, томик которого несколько лет простоял в моей библиотеке — Бодлер затмил и его своим сиянием. В сравнении с Борхесом я, конечно, очень плохо знаю англоязычную литературу, но в своё оправдание сошлюсь, опять-таки, на Бодлера, афористично сказавшего: «Господь избавляет своих любимцев от ненужного чтения». В детстве мне наняли репетитора по английскому языку. Я выдержал занятий десять. Из всех тех уроков запомнилось одно слово — «коколду», то есть: кукареку. Затем в четвёртом классе я начал изучать испанский в школе, и без всякого репетитора. Через четыре года я выучил этот язык на уровне студента третьего курса университета. Когда через тридцать лет я открыл том стихотворений Борхеса, то хоть и со словарём, но разобрался в его поэзии. Теперь-то я, конечно, понимаю, что и репетитор «постарался», и учитель испанского языка в школе был отличный, и что это всё козни мадридского двора, соблазнённого Борхесом, но что теперь поправишь? Пишу всё это, чтобы читатель понял, откуда у хлопца испанская грусть.

«Роза и Мильтон» — первое стихотворение Борхеса, которое я перевёл, хотя, как теперь выясняется, перевод совпал с изводом (такое случается). Катрены сонета насквозь срифмованы, чего нет в испанском со-оригинале, а это верный признак извода. Так что я сразу взял быка за рога и шёл этим курсом почти на ощупь, пока не увидел предречённые Борхесом Архетипы и Сияния. Обращает на себя внимание великолепный неологизм «родозвенья», который я нашёл не сразу (в первых публикациях на его месте стоит гораздо более слабое слово «поколенья», хотя оно есть в испанском варианте). Курс на неологизацию — это не признак индивидуального стиля Вадима Алексеева, а характерная примета литературного направления, которое я уже имел повод назвать «русским Парнасом», именуемым на языке Библии «горой Сион».