Алхимик
Шрифт:
Каменный трон, на котором восседал Рорке, разлетелся вдребезги, и его куски валялись по всей пещере. На части стены было темно-красное пятно, похожее на высохшую кровь. Рядом было пятно поменьше. Он увидел часы «Ролекс» с разбитым циферблатом; они были согнуты едва ли не наполовину. В дальнем конце пещеры, зарывшись в землю, вверх подошвой лежала одинокая туфля. Она принадлежала Рорке. Рядом с ней было куда больше крови, и торчал вроде бы кусок обломанной кости с лохмотьями кожи на ней. Он увидел обрывки разодранной в клочки одежды. Еще кусок кожи.
Рядом со ступенями, на которых он
Его тело, пусть оно болело и ныло, начало приходить в себя. Он огляделся, всмотрелся в темноту, бросил взгляд на стены, на расколотый трон. Он был один, но не чувствовал одиночества. Силы, которые вчера пугали его и внушали благоговейный страх, ныне вливали в него энергию и поддерживали. Теперь ему оставалось лишь ждать полного восстановления. Его место было здесь. Он поднял взгляд на символы на стенах, посмотрел на ступени… и тут какой-то предмет на полу привлек его внимание. Коннор подошел.
Это был золотой кулон в виде головы лягушки на цепи. Коннор поднял его и внимательно рассмотрел. В золоте есть что-то вульгарное, подумал он, раскачивая цепь.
«Все зависит от точки зрения, Моллой. Ты смотришь на меня и видишь монстра; я же смотрю в зеркало и вижу джентльмена».
«Нет, Рорке, — подумал он, — не в этом случае. Джентльмены никогда не носят такого». Держа кулон в руке, он пересек пещеру, прошел мимо столба, вбитого в расщелину в скале, и швырнул кулон в долину. Тот еще не успел исчезнуть из вида, как Коннор повернулся и пошел обратно в Пещеру Демонов.
Теперь это была его пещера.
Он увидел свою обувь как раз перед входом, натянул ее и завязал шнурки, после чего уверенно вошел в пещеру. Сначала он держался поодаль от пентаграммы, но потом пожал плечами, переступил окружность и медленно пошел к центру, где и остановился в молчании.
Он снова услышал слова Рорке: «…любой уверен, что сможет справиться с этим — с той силой, которой ты пытаешься лишить меня этим вечером… Но в этом мире больше нет понятия „добро против зла“. Добро против зла стало плохоепротив зла. Ты пытаешься это изменить, но в конечном счете изменишься ты сам, Моллой. Власть портит, а абсолютная власть портит абсолютно».
Коннор вышел из пентаграммы, и внезапно ему стало как-то не по себе. Снаружи занимался рассвет, и в воздухе, скорее всего, еще стояла прохлада. Пройдет не менее двух часов, пока солнце окончательно раскалится. Он подумал, что ему стоит пуститься в дорогу. Именно сейчас.
Там, где полагалось ждать такси, стояла машина, и Коннора охватило мрачное предчувствие. Это был белый «мерседес», который не имел ничего общего с такси.
Когда до него оставалось добрых четверть мили, дверца со стороны водителя открылась, и оттуда показался человек в коричневом костюме, с короткими волосами и с авиационными очками на лбу. Он отвесил ему вежливый поклон. Да это же майор Ганн, узнал он его, когда подошел поближе.
Ганн открыл для него заднюю дверцу и с предельной почтительностью придержал
— Я подумал, что, должно быть, тут проблема — если из такси, которое вас доставило, высадились два человека, а возвращается только один…
— И вы не знали, кем может быть этот один?
— Нет, сэр. — Ганн позволил себе намек на улыбку.
Коннор тяжело опустился на заднее сиденье. Дверца закрылась. Ганн включил двигатель, и салон заполнился прохладным воздухом из кондиционера. Коннор полулежал, наслаждаясь им, затем взял холодную бутылку минеральной воды, которую протянул ему Ганн, и не отрываясь осушил ее.
Несколько минут Ганн вел машину в молчании. Затем он тихо сказал:
— Я рад, мистер Моллой. Я очень рад.
— Да и я очень рад, — сдержанно согласился Коннор. Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза.
Рорке ошибался. Можно менять вещи и события. Если у тебя хватает решимости.
Сквозь полуприкрытые ресницы он посмотрел на лицо Ганна в зеркале. Еще предстояло проверить — может ли плохой человек стать хорошим? Или хороший — плохим?
Впереди его ждала и печаль. Придет время, когда к нему придет подлинная глубокая скорбь о матери. А потом, спустя какое-то время, он возьмет Монти на руки, отнесет ее в какой-нибудь тихий уголок, где и скажет ей, что они должны пожениться. Нет, это будет не вопрос, а утверждение.
Он покончил с бутылкой минеральной воды и взялся за другую, которую Ганн автоматически протянул ему. Он качал ее на руках, прижимал к щекам, катал по лицу, стараясь хоть немного умерить ожоги солнца.
Глаза его были воспалены от этого сияния, кожа рук едва ли не обуглилась и сильно болела. Он осмотрел свою одежду: куртка разодрана в нескольких местах, три пуговицы рубашки исчезли, а на галстуке виднелись потеки крови.
«Надо обзавестись новым костюмом», — подумал он и, как ни странно, почему-то стал размышлять, удастся ли им найти хорошего продавца.
Снова посмотрев из окна и оглянувшись на горы, он вспомнил строчку из поэмы, которую читал много лет назад. Кажется, Шелли. Да, Шелли.
Порой И Дьявол бывает джентльменом.Он улыбнулся.
Эпилог
Суббота, 27 июня 2002 года
— Мак, пора, мы уже уходим!
При звуке отцовского голоса Мак Моллой поднял было глаза, но потом, серьезно нахмурившись, сунул карандаш в рот, пососал его, сделав вид, что курит сигарету, и поставил несколько штрихов на своем рисунке.
Монти улыбнулась. Мак всегда вызывал у нее улыбку. В теплом спортивном костюмчике, в свитере, с копной светлых волос, падающих на лоб, мордашка и пальцы вымазаны красками, он вызывал у своей матери самые нежные чувства. Похоже, большую часть времени он проводил в своем мире, рисуя, думая и тихо наблюдая за окружающими. Порой Монти беспокоилась, что для пятилетнего ребенка он слишком много и слишком серьезно размышляет. Он забрасывал ее вопросами, как устроен мир, кто такой Бог и что такое смерть. Последняя тема особенно интересовала его.