Алхимики
Шрифт:
Те, кто покинул церковь раньше всех (а среди них была Таннеке Сконен, жена сапожника), проходя мимо улицы Суконщиков, разглядели темную фигуру, несущуюся над крышами к городской заставе. Сапожница заметила ее первой: по словам женщины, неизвестный одной рукой легко нес человека; никто не мог обладать таким огромным ростом и такой силой, не говоря уж о том, что людям не дано летать по воздуху, — конечно же, это был дьявол, тащивший в ад Хендрика Зварта.
Подобные вести, расползаясь по городу, немало будоражили людей.
Чтобы пресечь слухи, комендант Ланде в сопровождении священника явился в Черный дом. Там они застали хозяина, почти ослепшего, его сестру, в бреду мечущуюся на постели, и двух испуганных служанок. Хендрик Зварт поклялся спасением души, что крепко спал этой ночью, а старая Грит сказала, что была
Комендант и священник пребывали в нерешительности: подозрительной казалась внезапная болезнь госпожи Мины, но более всего их смущал то, что в ее бессвязных выкриках часто поминалось имя нечистого.
Между тем, на улице собралась толпа, и люди, волнуясь, спрашивали друг друга, когда же Господь избавит Ланде от чертовой метки (так они называли Черный дом)? И многие говорили, что в скором времени это непременно случится.
Комендант вышел и велел всем расходиться; но потом он распорядился позвать лекаря и повитуху, чтобы они осмотрели госпожу Мину и выяснили, нет ли на ее теле каких знаков и не подвергалась ли она насилию.
Повитуха, вдова Статерс не нашла на теле женщины ни синяков, ни ссадин, ни шишек, ни царапин; только на ее ладонях были чуть заметные следы, словно она сжала кулаки с такой силой, что ногти впились в кожу.
Лекарь же заявил, что по некоторым признакам болезнь госпожи Мины следует объяснить расстройством души, а не тела — perturbatio animi, non corporis. И Грит сказала, что хозяйка больна от беспокойства за брата.
Комендант вернулся в ратушу, где уже собрался городской совет; там он поведал, что видел и слышал в Черном доме. Никто из бюргеров не желал обвинять в чем-либо Хендрика Зварта, но эшевен Николас ван Эйде сказал, что, если не принять меры, следует опасаться народных волнений; он же напомнил старшинам о том, что случилось в год смерти великого герцога Карла — тогда холодным зимним утром ремесленники из предместий с камнями и палками в руках ворвались в город, крича, что впредь они не намерены сносить притеснения от бюргеров. Комендант подтвердил его слова, а священник добавил, что подобные дела следует передавать в ведение духовного суда.
И совет принял решение известить каноника, дабы он решил дело по собственному разумению и, если возникнет необходимость, доложил обо всем епископу и членам капитула. О решении в тот же день было объявлено на городской площади.
Люди ждали, а в Черном доме Грит и Сесса ухаживали за больными хозяевами и молились об их выздоровлении.
XIV
Молодая служанка медленно спустилась по лестнице, потирая ноющую спину. Внизу она увидела таз с грязной водой, оставленный старухой, наклонилась, чтобы взять его и вынести, и не смогла удержаться от вздоха — так сильно стрельнуло в поясницу. День выдался нелегкий, а госпожа Мина так и не пришла в себя: когда она металась в припадке, невзирая на ее хрупкость, женщину невозможно было удержать; микстура аптекаря на нее не действовала. Сейчас брат и сестра спали, обессилев от страданий, при них находились старая Грит и сиделка, присланная Симоном ван Хорстом. Однако последняя ни за что не желала ночевать в проклятом доме и вскоре должна была уйти; и Сесса с тоской думала о ночных часах, растягивающихся в вечность, когда вокруг мрак и холод, а рядом бьется несчастная душа, охваченная безумием.
Девушка прошла в кухню. Внезапно голова ее закружилась и в глазах потемнело; таз упал на пол, вода расплескалась. Опомнившись, Сесса принялась наводить порядок, но за что бы она ни бралась, все валилось у нее из рук — кухня, всегда бывшая для девушки прибежищем, вдруг стала чужой, холодной и страшной, предметы, давно и хорошо знакомые, обрели угрожающие очертания.
Жизнь в Черном доме нельзя было назвать легкой; один за другим тянулись однообразные
Нижний этаж, кухня и прачечная находились в полном ее ведении — это была ее вотчина, ее маленькое королевство. Подданные, пузатые горшки и котлы, стояли в ряд, сияя начищенными до блеска боками; соусники и сковородки составляли почетный караул; место перед очагом, всегда аккуратно выметенное, было лобным местом, а жаровня — ратушей. Торговая палата расположилась на полке с кружками, откуда ее купцы, наполненные до краев, отправлялись в странствие по неведомым землям хозяйских покоев и куда потом возвращались, опустошенные, терпеливо снося головомойку, которую Сесса устраивала им в чане с водой. Посудный шкаф был сокровищницей, а два больших деревянных ларя, Фалле и Моа (как она их окрестила) — неприступными замками, в которые ни один враг не смел сунуть носа, и каждый вечер Сесса лично расставляла караулы — несколько мышеловок с превосходными тугими пружинами. По праздникам над кухонным королевством поднималось райское благоуханье, в котором аромат жареного мяса смешивался с запахами гвоздики и имбиря. Пивной бочонок, важный, как епископ, начинал проповедь, тонувшую в веселом шипении и бульканье, но куда более приятную для людского уха, чем те, что произносятся с церковной кафедры.
Воображение расцвечивало окружающий мир, благодаря ему жизнь казалась не такой скучной и монотонной. Еще был Йоос, славный, добрый друг, встречи с которым совсем недавно приносили девушке радость… Где же это теперь? Почему все вдруг ушло? Как случилось, что в душу въелась безжалостная тоска, а в сердце поселился страх?
Прижав руки к груди, Сесса опустилась на пол перед очагом; так она сидела до тех пор, пока в кухне не стало темно.
Огонь еле теплился. Девушка совсем закоченела, но не замечала этого — мысли ее блуждали далеко. Перед глазами стоял образ, уже не раз являвшийся ей во сне: окутанный золотистым сиянием, он излучал свет, будто ангел Господень, но сам скрывался в тени. Она любовалась им, как иконой в церкви, восторженно, со сладостным замиранием сердца, пока не отдавала себе отчета в том, кто же стоит перед ней. Но, внезапно разглядев лицо призрака, девушка ощутила смущение и растерянность — ее собственная душа раскрылась перед ней, и увиденное вызвало испуг и смятение.
— Пресвятая дева на небесах, смилуйся надо мной, — чуть слышно прошептала она. — Матерь Божья, спаси от греха… Если бы я могла… Ах, владычица небесная, возьми мое сердце! Я не в силах совладать с ним…
Холод привел Сессу в чувства. Она пошевелилась, с трудом распрямляя затекшие плечи, и услышала, как сквозняк раскачивает наружную дверь пристройки. Дверь не должна была оставаться открытой, и девушке вновь стало не по себе. Она зажгла свечу и выглянула наружу. В тот же миг вокруг нее кольцом сомкнулись крепкие руки, а в щеку ткнулась заросшая щетиной щека.
Вскрикнув, Сесса вырвалась, запнулась о скамеечку и едва не села на пол; вошедший успел поймать ее за руку, но сам отшатнулся, заслоняя лицо от пламени свечи. Все же служанка успела разглядеть его и с облегчением воскликнула:
— Слава Иисусу! Господин Ренье! Бог мой, вы ли это?..
— Второй раз ты называешь меня богом, — ответил пикардиец, моргая и корча рожи. — В третий раз Господь может обидеться.
— Но где вы были? Мы не видели вас со вчерашнего дня!
— Где был, туда уж не вернусь, — дернув плечом, заявил Ренье. — А всего-то дел — немного выпил и захотел подремать в тихом уголке. Нет закона, запрещающего честному человеку пить и спать — так я сказал тому пузану, окривевшему от жадности, бурдюку с прогорклым жиром, мешку вонючих потрохов, что зовется судьей. Он пожелал слупить с меня штраф за бродяжничество, но не тут-то было! Primo, я дворянин, secundo, школяр, вольная птица! Меня могут судить лишь господа асессоры Лёвенского университета. Видела бы ты, как он взбесился! Раздулся, как жаба, еще немного и лопнул бы от злости! Да ему легче пальца лишиться, чем выпустить из рук хоть один медяк! Но с меня он получил лишь воздух — и порядком испорченный!