Алхимистика Кости Жихарева
Шрифт:
В других вариантах советники-садисты отправляют королеву в колонию прокажённых на верную мучительную смерть, но Тристан и оттуда выручает любимую, после чего удаляется в изгнание за море, во французскую землю Бретань. Там он берёт в жены девушку по имени Изольда Белорукая (наша-то Белокурая была, а тут Белорукая – зацените старинную игру слов!). И продолжает обычную жизнь мелкого феодала: пиры, битвы, эксплуатация трудового народа.
Но от судьбы не уйдёшь, и Тристан снова получает удар отравленным клинком (ничего нового придумать не могли, а ещё барды называются). И посылает корабль
Королева, не колеблясь, всходит на корабль со всей своей аптекой, преодолевает пролив, но… Законная Изольда Б., ревнуя к незаконной Изольде Б., со мстительной улыбкой сообщает супругу-изменщику, что парус – чёрный. (Щадящий вариант: парус просто позабыли заменить в суматохе.)
Герой, лишённый надежды, уходит из жизни. Героиня принимает яд подле мёртвого тела возлюбленного. Занавес.
Мотивы роковой незаконной любви разбросаны по всему европейскому эпосу: Ланселот и Гиневра, Зигфрид и Брунгильда…
А в XI веке далеко-далеко от холодных северных морей, в Персии (зачем-то переименованной ныне в Иран, который постоянно путают с Ираком не только президенты США) поэт Фахриддин Гургани слагает на основе народных преданий поэму «Вис и Рамин».
Обе эти истории схожи по сюжету и совершенно различны по духу. Они разнятся так же, как английский серый гранитный замок с вечными сквозняками отличается от восточного дворца с кальянами, фонтанами, коврами и павлинами.
И там и там история запретной, предосудительной любви между женой владыки и его родственником – Рамин приходится падишаху Мубаду младшим братом. И там и там влюблённым приходится преодолевать множество препятствий, хитрить, притворяться, рисковать жизнью… Все сказки из одного мешка!
Но нет ничего общего между весёлым гулякой и пьяницей Рамином и суровым воином Тристаном, между нежной и внешне покорной шахиней Вис и по-европейски самостоятельной королевой Изольдой. Ничего – кроме любви, не знающей препятствий, и долга, ей противоречащего. И никакого приворотного зелья в персидской поэме нет – на Востоке хорошо понимали, что «любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь». И кончается всё хорошо: помер престарелый падишах (а не женись на молоденькой!), остепенившийся Рамин занял его престол, и жили они с любимой до глубокой старости… Другая культура, другое восприятие мира!
И вообще – нечего слушателям, читателям и зрителям настроение портить!
…В грустной истории Тристана и Изольды можно при желании найти некую средневековую мораль: герои наказаны за нарушение супружеского и вассального долга, они преступили все тогдашние законы, их жалко, но… они сами выбрали свою судьбу.
А вот их литературные наследники, не менее знаменитые влюблённые из Вероны, вообще ни в чём и ни перед кем не виноваты! А виновата идиотская вражда между их семьями, причин которой никто уже и не помнит. Поэтому Шекспир понял, что переплюнул всех сказителей, и с полным основанием написал: «Нет повести печальнее на свете, чем повесть о Ромео и Джульетте»…
Есть
Кстати, наши академики Платонов и Невтонов тоже не могли пройти мимо Тристана с Изольдой. Скандальные мудрецы доподлинно установили, что сия трагедия проникла и в наши былины. Да-да! А древнерусского Тристана зовут… Тугарин Змеевич! Ведь его имя происходит от старинного слова «туга» – грусть, печаль. (На память о нём в русском языке остались «туго», «тугой» и «тужить».) И во дворец князя Владимира он вхож без доклада, как свой, по-родственному. И с княгиней Апраксией он крутит любовь. Только в Киеве мораль-то построже, скрепы-то подуховнее, вот и пришлось сыну священника Алёше-богатырю наказать негодяя лютою смертию…
У нас не забалуешь! Небось не Европа!
Наши пираты ненашего моря
– Колобок, – сказал Джульверн, – а как это получается, что Тристан с нами по-русски общается, а не по-английски?
– Конечно, по-русски. Ведь в России его историю переводили и печатали неоднократно и в разных вариантах. А если бы он заговорил на родном языке, мы бы вообще ничего не поняли: кельтская «мова» отличается от английской куда больше, чем украинский от русского…
– Жалко Тристана, – вздохнул Костя. – Как подумаю, что его все эти заморочки ждут…
– Я что-нибудь и на этот счёт соображу, – пообещал Джульверн. – А, Колобок? Верно я говорю? Спасём бедного рыцаря от несчастной любви?
Видимо, после победы над подводным чудищем ботан почувствовал в себе силы великие, узрел возможности неограниченные и возомнил о себе гораздо.
– Только попробуй, – сказал Виссарион Глобальный. – Таким, как ты, умникам чуть волю дай – вы нам живо всю мировую литературу изнахратите, все энды захэппите! А народу катарсис нужен, потрясение, чтобы за душу брало и слезищу выбивало…
– Да я пошутил, – быстро отыграл назад Филимонов. – Провоцирую тебя, Колобок, а то ты в последнее время грустный какой-то, молчаливый…
– Это так, – пригорюнился вожатый. – Во-первых, море – не моя стихия. По волнам не покатаешься. Во-вторых, сама обстановка способствует. Когда мы в последний раз солнышко видели? В европейском эпосе море всегда угрюмое, буревое, с молниями и штормами. Оно если и успокоится, то лишь для того, чтобы выкинуть героя на берег… Не зря же говорится – «мрачное Средневековье». В былинах-то наших повеселей живётся. Скоро Костя это почувствует, а ты, Нил, узнаешь…
– Мрачное ли, весёлое – нас финансовая проблема должна интересовать, – сказал ботан. – Вот я прикидываю, можно ли на Тристане с Изольдой чего-нибудь наварить… Король Марк – он богатый или у него тоже всё в дело вложено?
– Королям всегда денег недостаёт, – сказал Колобок. – Поэтому они всё равно что бедные. Ведь богатый не тот, у кого много, а тот, кому хватает… Они, монархи, ведь что делали? Обрезали золотые и серебряные монеты по краям. Обрезки отправляли на свой монетный двор – и вместо десяти дукатов получали одиннадцать, но денежка обесценивалась, экономику не обманешь…