Алхимия убийства
Шрифт:
— Сядьте, вы привлекаете внимание.
Сажусь, но во мне все кипит.
Он продолжает говорить раздражительным тоном превосходства и со сдержанным гневом:
— Вы единственная, кто может ответить на этот вопрос.
— Какой вопрос?
— С кем я разговариваю?
— Нелли… Браун. Меня зовут Нелли Браун.
— С какой целью вы пытались сегодня утром заговорить со мной?
Я собираюсь с мыслями, делая вид, что меня заинтересовали двое богемного вида молодых людей, громко спорящих о политике за одним из соседних столиков. Я не осмелилась назваться испанским именем и имитировать акцент, как в разговоре с консьержкой.
Я убедилась, что самый веский аргумент — это правда или по крайней мере почти вся правда.
— Я здесь из-за Гастона и убийства близкой подруги. — Я не пытаюсь скрыть некоторую угрозу в своих словах и испытываемый гнев.
Он мрачнеет, и в уголках губ появляются складки. Мне надо быть более осмотрительной. Глаза со стальным блеском под густыми и черными как уголь бровями, кажется, пронзают меня насквозь.
— Я имею удовольствие беседовать с женой Гастона, мадемуазель?
— Конечно, нет.
— Тогда, может быть, с любовницей?
— Мсье Верн!
— Кормилица? Думаю, что нет. Слишком молода, чтобы быть его матерью, женщиной, с которой я близко знаком, поскольку она замужем за моим единственным братом. — Он подается вперед на стуле, словно хочет схватить меня за горло. — По какому праву, данному Богом или человеком, вы присваиваете себе роль представительницы моего бедного больного племянника?
Яснее ясного: мне надо тщательно подбирать слова.
— Мсье Верн, могу я быть с вами предельно откровенной?
— Если это возможно.
По улице проходят полицейские, наводившие порядок на площади Бланш. Мсье Верн со знанием дела смотрит на них и достает карманные часы. Он открывает крышку, демонстративно засекает время и кладет часы на стол.
— Мадемуазель, в вашем распоряжении три минуты, чтобы убедить меня не сдавать вас в руки властей. У вас даже меньше времени, если я обнаружу, что вы страдаете воспалением головного мозга, как бедный Гастон.
— Я американка, из Нью-Йорка.
— Ну конечно. Француженка не позволит себе подобных бестактностей.
— Не позвать ли сейчас полицию? Может быть, третейский судья в этом вопросе был бы на пользу нам обоим. — Сердце готово вырваться из груди, но теперь я знаю, что, когда на тебя нападают, надо держать кулаки наготове.
Мое внимание привлекает булавка на его лацкане — небольшая красная роза. Красный — цвет революционеров. Жюль анархист? Эта мысль заставляет меня еще больше насторожиться. Убийца расхаживал в красном шарфе.
Он захлопывает крышку часов:
— Рассказывайте.
— Большое спасибо. Немногим более года назад я действительно страдала воспалением головного мозга, но не в такой тяжелой форме, как ваш племянник, тем не менее мне пришлось провести две недели в сумасшедшем доме.
— Как вы нашли меня в «Прокопе»?
— Я… я была у вас
Он кивает.
— Полагаю, вы говорите правду, но не всю. Прислуге в моем доме запрещено сообщать кому бы то ни было, где я нахожусь, и члены моей семьи этого тоже никогда не сделают. Все мои слуги у меня уже многие годы. Ах нет, есть одна девушка, приходящая служанка. У нее длинный язык…
Я сижу с каменным лицом, но, черт возьми, до чего он проницательный. Служанка действительно любила посплетничать. За небольшое вознаграждение она рассказала мне, что мсье Верн в последнее время стал очень вспыльчив со своими домашними и прислугой. Несколько недель назад он взял и сбрил бороду и уехал в Париж. Слуги подозревают, что причина его неожиданного бегства в город — женщина, что вполне возможно в стране, где внебрачные любовные связи — распространенное социальное явление.
— Вы рассказывали о вашем воспалении головного мозга.
Я откашливаюсь.
— Во время пребывания в психиатрической больнице я узнала, что несколько женщин исчезли. Все они были проститутками. Больница находится на острове в Нью-Йорке, и было высказано предположение, что женщины утонули при попытке бегства в состоянии повышенного психического расстройства.
Я ожидаю, что в результате моего повествования о странных происшествиях в голове одного из самых одаренных богатым воображением писателей мира возникнут вопросы, но мсье Верн остается невозмутимым как содержатель похоронного бюро.
— Как вы, вероятно, догадались, Джозефина не вернулась той ночью, когда пошла в дом доктора, — продолжаю объяснять, как я оказалась в хижине на пирсе и обнаружила лабораторию. Мой рассказ не вызывает ни малейшей реакции, даже движения бровей.
В горле у меня пересохло, и я с хрипом выговариваю слова.
— В стеклянных сосудах находились окровавленные органы — возможно, вырезанные у Джозефины.
На секунду я закрываю глаза, словно для того чтобы не видеть возникшую передо мной ужасную картину.
Не сказав ни слова, мсье Верн выходит из-за стола и возвращается со стаканом. Он наливает вина в стакан и ставит его передо мной. Я не пью спиртного, но это исключительный случай. Я заставляю себя продолжить рассказ, как я едва спаслась, и о пожаре.
— Огонь уничтожил всё. Все следы Джозефины, доктора, его лаборатории и все грязные дела, которыми занимался этот монстр. Все улетучилось с дымом. За несколько минут и хижина, и пирс рухнули в реку, и их унесло потоком воды. Из-за моего временного воспаления головного мозга никто не поверил мне. Затем, несколько позже в том же году, точнее — в октябре прошлого года, я отправилась в Лондон, после того как Джек-потрошитель начал совершать убийства. Мое внимание привлекло то, как он расправлялся со своими жертвами. Он кромсал их точно так же, как была убита Джозефина. В Лондоне я отслеживала преступления, совершенные этим убийцей, и смогла познакомиться с ведущим следователем по этому делу. Он сказал мне, что подозрения падают на врача, и сообщил, при каких обстоятельствах скрылся доктор: он бежал из своей квартиры, охваченной огнем, — иначе говоря, произошло то же самое, что и на острове Блэкуэлл. Мои подозрения подтвердились, когда на пожарище нашли микроскоп и высокие стеклянные сосуды, в которых ученые хранят препараты. Это указывало на то, что этот человек, как и доктор Блюм, имел лабораторию.