Али-Баба и сорок разбойниц
Шрифт:
– О Аллах, – прошептал Али-Баба, – они прекрасны, как глаза моей ханым.
– О да, юноша, эти камни прекрасны. Их родина дарит им изумительное свойство защищать от безумия и злого глаза, даровать радость разумного понимания сути вещей. Говорят, что камни эти дают просветление и смягчают нрав. Более того, я слышал, что они могут уберечь и от встречи с детьми самого Иблиса Проклятого!
– Ну, тогда они должны стать моими немедленно!
– Но… – Тут почтенный ювелир на миг замолчал. – Прости меня, достойный юноша, и не держи зла за мои слова. Но можешь ли ты заплатить
– О, почтенный торговец… Ты не обидел меня, ничуть. Да, мой наряд небогат. Но это лишь потому, что я не приемлю ярких цветов в одежде… Да и небезопасно ходить по нашему базару разряженным, словно павлин. Увы, среди посетителей его есть и недобрые, завистливые люди. Есть и те, кто может польститься не только на яркие одежды, но даже и на новую палку…
– Увы, мой юный друг, ты прав… – Ювелир согласно покивал изумрудно-зеленой чалмой. Ему было отлично известно, сколь завистливы и жадны до чужого бывают люди.
– Вот поэтому я и не надеваю ярких одежд… Но дела мои идут успешно – никогда еще ни один достойный покупатель не уходил с пустыми руками из моей лавки. И потому, о добрый ювелир, я могу сказать смело, что готов заплатить за эту бесценную вещь любую сумму, не торгуясь.
«О-о-о, – подумал Хасан, – заплатить не торгуясь, да еще и не спросив цены может лишь тот, кто воистину богат!»
– Добрый юноша! Этими словами ты снял тяжесть с моей души. Но платить не торгуясь умеют лишь иноземцы… Вернее, они не умеют торговаться! И потому покупают все, что видят, втридорога… Но скажи мне, знаешь ли ты что-то более сладкое в ремесле любого лавочника, чем добрый торг? Разве найдется что-то, столь же полное интриг и цветистых фраз, как попытка заплатить на два-три несчастных медных фельса меньше?
Али-Баба улыбнулся.
– Но разве меня спасут два-три медных фельса, мудрый ювелир?
– Но, быть может, у нас хватит сил, чтобы доторговаться до двух-трех динаров, юноша? Или, о Аллах, даже до пяти…
– О Аллах милосердный! – Али-Баба в притворном ужасе закрыл руками лицо. – Целых пяти динаров… Да ты сегодня неслыханно щедр, достойный ювелир…
Да, понял ювелир, с этим почтительным юношей вполне можно иметь дело. И к тому же он, похоже, умеет понимать шутки. А это, о будь, Аллах великий, мне опорой на долгие годы, такое редкое, порой просто умирающее искусство.
– Солнце заходит, мальчик… А на закате я обычно несказанно, иногда даже до глупости, расточителен.
Али-Баба усмехнулся этой нехитрой шутке. Он готов был расстаться со всем кошелем монет, и его уж точно не спасли бы два-три или, о Аллах, даже пять динаров. Но ювелир прав – нет для истинного торговца радости в простой продаже. Зато есть радость в красивом, мудром торге, который объединяет покупателя и продавца. Пусть и ненадолго. Чаще всего это не только поиск выгоды, но и игра. А уж от ума торговца и покупателя зависит, превратится эта игра в злобную склоку или оставит у обоих приятное ощущение маленькой, но важной победы.
И вот всего через
«А если, о Аллах милосердный, помоги мне в этом, нежность и смирение продлятся несколько дней, то не будет в подлунном мире счастливее человека, чем я, Али-Баба Безумно Влюбленный!»
Макама вторая
– О мой прекрасный! Мой долгожданный Али! Один лишь Аллах милосердный ведает, как я тебя ждала! Сколько слез пролила я, стоило лишь мне подумать о том, что ты ушел от меня в гневе и более уже не захочешь видеть свой дурнушки Лайлы!
Али-Баба наклонился к любимой и прошептал:
– Ничто и никогда не в силах будет отвратить меня от тебя, моя звезда!
Нежные губы красавицы пылко ответили на первый поцелуй Али-Бабы. «О Аллах, что же приключилось с моей любимой? Обычно она так сдержанна, суха… лишь щедрые дары способны растопить ее спокойствие. Но сейчас… Должно быть, она и в самом деле любит меня так, как говорит…»
Новый поцелуй, более горячий и более жаждущий, заставил Али-Бабу забыть обо всем. Драгоценный дар так и остался лежать в кожаном кошеле, привязанном к широкому кушаку. Лайла так пылко обнимала его, так горячо отвечала на ласки, что голова юноши закружилась. И лишь когда кушак упал на кедровую лавку вместе с кафтаном, девушка спросила Али-Бабу:
– Безумец, ты принес мне новые дары?
– О да, сокровище моего сердца. Но отдам я тебе их чуть позже. Ибо, поверь, ничто не в силах соперничать с твоей несравненной красой…
– Да будет так, о мой любимый. Не думаю, что какие-то дары будут для меня желаннее тебя самого. Даже пусть это будут все алмазы вселенной… Только ты – мое счастье и мой самый большой дар…
О Аллах милосердный, лесть порой бывает куда более страшным оружием, чем отравленный ядом кобры клинок. А подобные слова, которые шепчет на ухо влюбленному юная красавица, способны убить жалкие остатки здравого смысла. Да и откуда взяться здравому смыслу в голове такого по уши влюбленного юноши?
Вот потому Али-Баба отдался на волю чувств, нимало не заботясь о том, чего же в самом деле хочет Лайла-ханым, почему ее настроение столь переменчиво, а желания порой отличаются друг от друга так же, как день от ночи.
Лишь на миг исчезла его прекрасная пери за ширмой, и вот она уже появилась перед ним во всем блеске своей наготы. Он не услышал шуршания сброшенных шелков и теперь старался не показать, насколько потрясен ее красотой. Тело словно у мраморной статуи. Ни малейшего недостатка. Небольшие, но совершенные по форме груди были увенчаны изящными розовыми бутончиками. Плоский живот, округлые бедра, длинные ноги. Распущенные по плечам волосы окутывали ее роскошным темным покрывалом.
– О как ты прекрасна, звезда моих грез! – вздохнул он.