Али и Нино
Шрифт:
– Если ты остаешься здесь, Ильяс бек, то остаюсь и я.
– Я остаюсь потому, что я - одинок, потому что я умею командовать солдатами, и у меня есть опыт уличных боев. Уезжай в Иран, Али хан.
– Я не могу уехать ни в Иран, ни в Европу.
Я подошел к окну. Во дворе горели факелы, доносился лязг металла.
– Али хан, наша республика не продержится и восьми дней.
Я безразлично кивнул. Под окном прошли люди с оружием в руках. Из соседней комнаты послышался шум, я оглянулся и увидел стоявшую в дверях
– Через два часа последний поезд на Тифлис, - сказал я жене.
– Да, Али хан, мы едем.
– Нет, едешь ты с Куколкой. Я приеду позже. Пока мне надо остаться здесь. А ты должна уехать. Сейчас все совсем иначе, чем было в Баку. Ситуация совершенно другая, ты не можешь оставаться здесь, Нино, теперь у тебя есть ребенок.
Я говорил что-то еще. Отсветы факелов играли на стене, блики падали на лицо Ильяс бека, стоявшего в углу, опустив голову.
Нино уже окончательно проснулась. Она тихо подошла к окну, выглянула на улицу, потом обернулась к Ильяс беку. Ильяс бек отвернулся. Нино вышла на середину комнаты, склонила голову набок.
– А как же Куколка?
– спросила она.
– У нас ребенок, ты не хочешь ехать с нами?
– Я не могу ехать, Нино.
– Твой прадед погиб на гянджинском мосту. Я помню это еще из экзаменов по истории.
И вдруг, застонав, как раненый зверь, Нино опустилась на пол. Глаза ее были сухими, тело била крупная дрожь. Ильяс бек выбежал из комнаты.
– Я приеду к вам, Нино. Очень скоро, всего через восемь дней.
Нино продолжала стонать. Люди за окном пели гимн гибнущей республики.
Вдруг Нино замолчала. Она долго смотрела на меня, потом поднялась. Я взял чемодан, запеленатую Куколку, и мы тихо спустились по ступенькам гостиницы. Ильяс бек ждал нас в машине. Через толпу мы с трудом проехали к вокзалу.
– Потерпи три-четыре дня, Нино, - сказал Ильяс бек, - всего три-четыре дня, и Али хан будет с вами...
Нино спокойно кивнула.
– Знаю. Мы поживем сначала в Тифлисе, а потом уедем в Париж. У нас будет домик с садом, и вторым родится мальчик.
– Да, Нино, все будет именно так...
Я старался говорить спокойно и уверенно. Глядя вдаль, Нино стиснула мне руку.
Медленно скользя по извивающимся, как змеи, рельсам, из темноты выполз похожий на зловещее чудовище поезд.
Нино торопливо поцеловала меня.
– Всего хорошего, Али хан. Через три дня встретимся.
– Конечно, Нино, а потом уедем в Париж.
Она улыбнулась, я не мог шевельнуться, словно мои сапоги приросли к перрону. Ильяс бек проводил Нино в вагон. Она выглянула из окна, похожая на испуганную, потерявшую гнездо маленькую птичку. Поезд тронулся. Нино махнула мне рукой.
Ильяс бек на ходу спрыгнул с подножки вагона.
Мы возвращались в город, и я думал о доживающей последние дни республике.
Светало. Город был подобен арсеналу. В Гянджу подтянулись
В Гяндже появился человек с густыми бровями, орлиным носом и глубоко запавшими глазами. Это был шахзаде Мансур Мирза Гаджар. Никто не знал, кто он и откуда приехал. Он происходил из рода Гаджаров, и на его папахе сиял серебряный иранский лев. Человек этот, считавший себя потомком Ага Мухаммеда, взял командование на себя.
Батальоны русских приближались к Гяндже, город был полон беженцами из Баку. Они рассказывали о расстреле министров, аресте депутатов парламента, трупах, выброшенных в море с привязанными к ногам ядрами.
– Мечеть Тезе Пир превращена в клуб, русские избили Сеида Мустафу, собравшегося молиться на крепостной стене. Они связали ему руки и сунули в рот кусок свинины. Ему удалось бежать в Мешхед к дяде. А его отца русские расстреляли.
Все это рассказывал мне Арслан ага, наблюдавший, как я раздаю оружие.
– Али хан, я тоже хочу воевать.
– Ты? Ах, ты перемазанный чернилами поросенок, ты тоже хочешь воевать?
– Я не поросенок, Али хан. И я, как все вы, люблю свою родину. Мой отец убежал в Тифлис. Дай мне винтовку.
Лицо его было серьезным, он смотрел на меня, взволнованно хлопая глазами.
Я дал ему винтовку и включил в свою команду, позиции которой были у моста. Улицы по ту сторону моста уже были заняты русскими.
В знойный полдень мы сошлись в рукопашной. Перед моими глазами мелькали широкоскулые, плоские лица, треугольные штыки. Дикая ярость обуяла меня.
– Вперед!
– кричал кто-то.
Воздух был пропитан запахами пота и крови. Я взмахнул прикладом и почувствовал, как пуля царапнула мне плечо. Со всей силой я опустил приклад на чью-то голову. Череп раскололся, мозг брызнул наружу, смешиваясь с пылью, я выхватил кинжал и бросился на нового противника. Когда тот упал, я краем глаза заметил, как Арслан ага вонзает кинжал в глаз своего противника.
Издали послышались сигналы трубы. Мы залегли на углу и принялись беспорядочно обстреливать армянские кварталы. Ночью мы переползли по мосту обратно в нашу часть города. Обмотанный пулеметными лентами Ильяс бек сидел на мосту и чистил пулемет.
Мы устроились во дворе мечети. В ночном небе светили звезды, Ильяс бек рассказывал, как в детстве он купался в море, попал в водоворот и чуть не утонул. Потом мы похлебали супа, съели несколько персиков. Арслан ага тоже был с нами, ему в бою выбили зубы, и разбитая десна кровоточила.
– Я боюсь, Али хан, я страшный трус.
– Тогда оставь оружие, пройди полем к Пуле и плыви в Грузию.
– Я не могу сделать этого, я хочу драться, я, хоть и трус, но родину люблю не меньше остальных.