Алиби для бультерьера
Шрифт:
— Одежонка это тебе, — сказал он.
Сергей пошевелил ногой дурно пахнущие тряпки.
— Что кривишься? — добродушно спросил провожатый. — Не модное, зато сухое. Не чванься, парень, ведь дуба дашь в мокром-то…
Куртку Сергей бросил еще в реке, так что теперь мужик жадно схватил мокрый пиджак и брюки, рубашку и даже галстук. Сергея же он обрядил в хламиду, которую только условно можно было считать пальто, и в засаленные рабочие штаны. Из ботинок вылили воду, но сменить их на галоши Сергей категорически отказался.
— Теперь
Действительно, впереди, прямо по курсу, сквозь голый весенний кустарник мелькнул дрожащий огонек.
Сергей прибавил шагу, насколько позволяли усталые ноги и скукожившиеся ботинки, и вскоре увидел нещадно чадящий костер, возле которого сгрудились самые фантастические персонажи.
Как-то в детстве Сергея с классом водили на постановку пьесы Горького «На дне».
Из того спектакля запомнилось не очень много — то, что знаменитый актер, игравший Сатина, был здорово пьян и исполнял свою роль, что называется, на автопилоте, да еще аккуратные лохмотья персонажей, явно недавно пошитые в театральной мастерской.
Вот те, кто сидел сейчас вокруг костра, были одеты в настоящие, не поддельные лохмотья. Да и лица у этих людей были такие, каких не увидишь ни в одном театре.
По большей части это были так называемые синяки, то есть алкоголики с синими от непрерывного запоя физиономиями, хотя попадались и лица поинтереснее. В самом центре, как бы во главе сообщества, восседала на ящике из-под пива, как на троне, тетка необъятных габаритов и неопределенного возраста, с мрачным и решительным выражением круглого и плоского, как блин, лица. Судя по почтению, с каким с ней разговаривали окружающие, она была здесь самой главной. И именно к ней обратился бомж, который привел к костру Сергея.
— Матушка, Халява Панкратьевна, вот гостя привел к огоньку нашему. Не прогонишь?
— У нас свобода, — отозвалась тетка неожиданно низким и гулким, как басовая труба, голосом. — У нас ента… как ее… демократия! Как обчество скажет, так и будет!
— А на что нам этот субчик? — заверещал мелкий мужичонка в драной зимней шапке, надетой ухом вперед. — Нам бы лучше горячий супчик! — И он засмеялся дребезжащим, надтреснутым голоском. — Ты вот, Будыль, привел сюда этого ферта вареного, а принес ли ты чего пожрать или, извиняюсь, выпить?
— Было у меня малость «молотовского», — со вздохом признался знакомец Сергея, — дак я ему в организм влил, потому как окоченевши он был от речного купания…
— Вот видишь, Будыль, какой ты человек! — с неприязнью продолжил мужичок в шапке. — Ненадежный ты человек, нестоящий! Тебе какой-то ферт утоплый дороже своего брата-бомжа! О себе только думаешь! Небось одежонку-то его уже прибрал и денежки тоже! Знаю я тебя… Так что я лично против! И другана твоего знать не желаю, и тебе советую без добычи к огоньку нашему не востриться!
— Ты, Малахай, со своими советами погоди! — перебил его крупный
— Ты про халяву молчи! — истерично выкрикнул Малахай. — Вот она сидит, матушка наша Халява Панкратьевна! Сами мы ее над собою посадили! Мы все тут без халявы ни-ни! Халява для нашего брата — бомжа бездомного — первое дело! А ты, Песий Лекарь, будешь чересчур выступать, так как бы тебе язык не укоротили!
С этими словами он вскочил на короткие кривые ножки и подскочил к кудлатому мужику, размахивая ржавой заточкой.
Противник его, как ни странно, никак не отреагировал на эту яростную атаку. Зато валявшаяся возле его ног груда грязной и кудлатой, как его борода, шерсти зашевелилась, поднялась и оказалась огромным псом с единственным темно-коричневым глазом. Глаз этот недобро блеснул, пес приоткрыл бездонную пасть и тихо, утробно зарычал. В полуоткрытой пасти обнажились огромные желтые клыки, с собачьего подбородка свесилась струйка слюны.
— Ты, Песий Лекарь, скажи своему черту одноглазому, чтоб угомонился! — заверещал Малахай, отскочив в сторону. — Он ведь и вправду руку может по локоть отгрызть!
— Ты сам сперва угомонись! — отозвался Песий Лекарь. — Не будешь нарываться — ничего он тебе не отгрызет!
Малахай еще что-то злобно пробормотал, но заточку спрятал и вернулся на свое место.
Сергея забила крупная дрожь.
Речной холод, на время отступивший перед жаром адского пойла, снова проник во все клеточки его организма. Сергей шагнул к костру, протянул к нему руки и покачнулся, едва устояв на ногах.
— Да пустите вы его к огоньку-то поближе! — проворчал Песий Лекарь, отодвигаясь в сторону и освобождая Сергею местечко возле самого огня. — Не видите, что ли, совсем человек околевает!
— Пустите человека! — властно проговорила повелительница бомжей. — Дайте ему обогреться да покормите!
Для Сергея тут же расчистили удобное место. Он опустился на корточки, сунул трясущиеся руки чуть не в самое пламя. От мокрых ботинок повалил пар. Вдобавок к жару костра одноглазый пес придвинулся к Сергею, прижался теплым боком, и холод начал понемногу уходить из продрогшего тела.
Бомжи успокоились и вернулись к занятию, прерванному появлением незнакомца.
Один из них, тощий сутулый старик с жидкой растрепанной бороденкой, варил в подвешенном над костром котелке какое-то подозрительное варево, то и дело что-то в него подбрасывая — то корешок, то щепотку соли или какую-то травку. Помешав в котелке погнутой алюминиевой ложкой, он попробовал похлебку, еще немного посолил и протянул ложку повелительнице:
— Попробуй, матушка, Халява Панкратьевна!
Бомжиха шумно втянула похлебку, почмокала и важно кивнула: