Алики-малики
Шрифт:
— Вставай, сынок!
Это Аяз тормошил его, толкал в плеча, поднимал на работу, на Веткин не маг, не маг встать, потому что не знал, что говорить этим людям.
— Вставай!
Саша вскочил, ударился головой о выступ, схватился за поручни и увидел перед собой машиниста.
— К Баку подъезжаем. Скора слезать тебе.
Мчалась навстречу зеленоватое небо, в окошко врывалась тугая прохлада, на склонах пологих гор таяли редкие огни, мелькали пакгаузы, рельсы растекались розовыми ручьями, отражая зарю.
На катер, с утра отбывавший на Камни, его не пустили.
—
Веткин клялся, божился, ссылался на Аяза, вспоминал парторга промысла, приводил другие имена, но матрос, пропускавший людей на палубу, был неумолим:
— Вали отсюда, покуда цел!
Веткин шнырял глазами в толпе, выискивая знакомых, которые могли бы подтвердить, что он из бригады Касумова, но все подозрительно оглядывали его лохмотья и разводили руками.
Как на грех, никого из знакомых не было. Веткин вспомнил вдруг рулевого, с которым уехал с Камней.
— Витю, рулевого, позови!
— Нет таких! Сказал, не поедешь, и никаких запятых. Следующий!
Когда перебрался последний пассажир и матрос пошёл на палубу, чтобы убрать трап, Веткин бросился вперёд, сбил матроса с ног и с грохотом скатился в кубрик.
— Что будешь делать со мной? — спросил Веткин, когда матрос, прихрамывая, ввалился в кубрик. Веткин спросил спокойно, словно хотел уточнить, во что обойдётся ему бесплатный проезд. — Бить будешь? Пожалуйста. Ну а в море не выбросишь…
— Кто это лается тут? — спросил пожилой пассажир в брезентовой куртке, покрытой пятнами масляной краски. — Не ты ль, сынок?
Это признал Веткина изолировщик, одно время работавший на покраске свай в бригаде Касумова.
— Я самый. — Веткин вскинул глаза, долго, не узнавая, смотрел на него, потом неуверенно спросил: — Шнырёв?
— Не забыл! — обрадовался изолировщик. — А я думаю: кто это лается тут? Быть тебе богатым — не узнал. — Он оглядел Веткина и спросил: — Сколько суток отсидел?
Саша прокашлялся:
— Пойдём на палубу, покурим, а то мешают тут…
Шнырёв вышел на палубу. Вслед за ним, цепляясь за поручни, выбрался из кубрика Веткин. Катер припал налево, выровнялся и полетел, мягко рассекая море. Веткина окатило брызгами, он покачнулся и схватился за Шнырёва.
— Не хотел я там, при людях, — сказал он, вытирая лицо.
— В тюрьме отсидел, значит?
— Может, и в тюрьме… В общем, в бегах я был, — признался Веткин, затянулся дымом и всё как есть рассказал Шнырёву.
— Как думаешь, возьмут обратно?
— Не знаю, не скажу, — покачал головой Шнырёв. — Аяз только на вид добрый, а человек крутой, железный. Его ведь на Героя представили, слыхал? Захочет ли брать к себе летунов? Одним словом, не скажу. Хочешь в изолировщики, могу устроить — нам как раз люди нужны. А к Аязу — не скажу…
— Ни к кому не пойду. Мне только к Аязу.
— Будет тебе головомойка, — усмехнулся Шнырёв. — Не миновать…
— Не миновать, — согласился Веткин. — А как же иначе? Будет мне, дядя, головомойка!..
Растерянная улыбка прыгала в его синих повзрослевших глазах. Он напряжённо смотрел в приближавшуюся эстакаду, ровненькой строчкой свай прочертившей море. Чайки взлаивали по-щенячьи, выныривали из-под кормы.
Старший табунщик
Пасечник Барлыкбаев, всё лето живший одиноко, любил поболтать с проезжающими. Вот и сейчас, услышав топот копыт, он вышел из сторожки и увидел всадника, спускавшегося с горы. Это был Аслан, молодой его приятель; он сразу узнал его и помахал рукой, зазывая в гости. Но Аслан не остановился. Мало того, он не оглянулся даже. Что с ним такое случилось? Куда это он мчится? Разве не хочется ему отведать холодного медку? Не иначе как что-то стряслось.
Но Аслану было не до пасечника. Он охлёстывал коня и ругался сквозь зубы, проклиная старшего табунщика Нияза. Этот лысый олух вывел его из себя. Что ему ни прикажут, о чём ни попросят, он рад стараться. Ночью поднимет и пошлёт к чёрту в болото. Слово начальства для него закон. А ему, Аслану, наплевать на начальство. Разве он хуже других и не имеет права поехать с друзьями на охоту? Видел же, как готовят ружьё, набивают жаканы, знал ведь, что его ждут ребята, так нет же — поезжай за бидонами для кумыса! Кому кумыс? Зачем кумыс? Почему он должен мчаться за дурацкими бидонами, в то время как ребята уже едут в горы?
За поворотом Аслан осадил коня, прижал его к стене. Сверху, грохоча, спускался грузовик. Шофёр блеснул из кабины недобрым взглядом и погрозил кулаком.
— Недоносок! — крикнул он. — Ослеп, что ли?
Аслан озверел от обиды. Он готов был увязаться за машиной и затеять с шофёром драку, но удивился странным звукам. В кузове от борта к борту с грохотом перекатывались бидоны. Откуда в машине бидоны? Куда и зачем везут их? Пришпорив коня, он быстро нагнал машину, но обойти на узкой дороге не смог и долго мчался следом, пытаясь вклиниться то с одной стороны, то с другой. Задний борт маячил перед мордой коня. Аслан кричал, стегал камчой по борту, но из-за грохота бидонов шафер ничего не слыхал. Тогда Аслан сорвал с плеча ружьё, вытянул в правой руке, направил стволы чуть повыше кабины. Грохот выстрела, дробясь в ущельях, перекрыл стук бидонов. Машина затормозила, из кабины выскочил шофёр с перекошенным от страха лицом, пригнувшись, бросился к обрыву, на животе отполз за куст барбариса и затаился там.
— Эй, Вася, это я! — прокричал Аслан.
Молчание.
— Вылезай, чудак, это же я, Аслан.
Из кустарника высунулось красное лицо шафера.
— Убери свою пушку…
Аслан перекинул ружьё на плечо. Из дула ещё струился синий дымок.
— Скажи, куда бидоны везёшь?
Шофёр встал и, вытирая лицо рукавом, подошёл к Аслану.
— Тьфу, чёрт, обознался! Вижу, с ружьём, ну, думаю, нарвался… Салям!
— Далеко едешь?
— К вам в табун бидоны везу.