Алька. 89
Шрифт:
Конечно, в те годы любую рабочую профессию можно было приобрести в ПТУ (профессионально-технических училищах), и к нам в цеха зачастую приходили парни, закончившие их и имеющие квалификацию, в том числе слесарей-сборщиков. В путягах, так называли ПТУ, преподавали основы машиностроительного черчения, и предполагалось, что выпускники будут читать чертежи на раз, но увы, в жизни было всё иначе. То ли готовили их не очень, то ли учились они без прилежания, так же как я последние годы в школе, во всяком случае, учиться профессии им приходилось с нуля, как и мне, хотя, наверно, бывали и исключения.
Во время очередного перекура я пошёл и сел на скамейку, где усаживались на перекур все курящие. Бригадир, увидев меня сидящим среди курящих, с непоказным удивлением сказал мне: «Ты же не куришь». Я ответил: «А что мне, курить начинать, если захотелось отдохнуть?» – Алексей затянулся папиросой, задумался и ответил: «А я курить начал, чтобы с мужиками можно было посидеть, отдохнуть во время перекура. Они курить шли, а мне всегда какую-то работёнку придумывали». Я промолчал, но когда у меня появлялось желание отдохнуть, отправлялся с бригадой на перекур, не заморачиваясь, но и не хорохорился, если мне находилась какая-то работёнка. Да, собственно, и взрослые мужики так же себя вели, график перекуров у каждого был индивидуальный. Не на конвейере всё ж таки.
Субботний рабочий день мне понравился
В воскресенье мама моя преподнесла мне очередной сюрприз, сообщив, что в понедельник мы пойдём зачисляться в вечернюю школу. На мои вялые доводы, мол, чего спешить, времени до первого сентября навалом, она резонно ответила: «А чего тянуть?» Я, пытаясь вырваться из этих пут, сказал: «А чего вдвоём-то, я и один чудесно справлюсь». Но мама настояла на своём. В понедельник после работы у проходной увидел маму, они стояли и о чём-то весело болтали с Лидией Сергеевной, понял: обложили кругом, не вырваться, и мы двинули грузить мне на горбину камень с надписью: среднее образование. Вот отчего, видать, сутулость-то моя образовалась. Вопреки моим ожиданиям, пошли не в самую ближнюю к дому вечернюю школу, а в дальнюю, в Кулаковом переулке, мама сказала, что она лучше. Зачисление прошло без лишних вопросов, скучающая секретарша мельком глянула на мой аттестат за восьмой класс, на справку с работы, просмотрела какие-то списки, вписала меня в толстенный гроссбух и сказала: «Девятый «б», первого числа в шесть вечера, объявления на стене прочитаешь, что нужно купить», – и отвернулась к окну. Мама осталась что-то выяснить у секретарши, а я вышел в коридор, прочитал, какие учебники и тетрадки будут нужны, и пошёл искать друзей. Срок полного обучения в обычной школе составлял десять лет, а в вечерней – одиннадцать, но меня, признаться, этот факт нисколько не обеспокоил, я размышлял, чем себя занять до встречи с друзьями.
Через неделю, когда водяные пузыри на руках полопались, подсохли и на их местах стали образовываться мозоли, Василий Макарович прекратил мои мучения. Разжав тиски, он взял заготовку в руки, подошёл к окну и стал её разглядывать, промерил угольником углы, попробовал на ощупь остроту граней и заявил: «Не блеск, конечно, но ничего, подходяще». И полетела, покатилась, пошла, поползла моя слесарная жизнь. Сборочная бригада, в которую я попал, занималась сборкой и отладкой головных агрегатов, устройств или станков, разрабатываемых нашим проектным институтом. После сборки устройства эти испытывались, проверялась их работоспособность, при необходимости в конструкцию разработчиками вносились необходимые изменения. Затем сборка маленьких серий этих машин, пользующихся спросом в промышленности, осуществлялась в МСУ (механосборочном участке), где работал основной парк механообрабатывающего оборудования и несколько сборочных бригад. Необходимые детали и корпуса поступали к нам на сборку с участков механообработки и сварочного цеха. Литейки на заводе не было, поэтому литьё делали, скорее всего, по кооперации или изготовлялось на заказ. Почти все приходящие на сборку детали требовали небольшой доработки, сверлились отверстия в корпусах редукторов и нарезалась резьба, чтобы можно было закрепить фланцы, фиксирующие приводные валы или оси, аналогично обрабатывались станины станков; если у станков имелись массивные подвижные части, двигающиеся по направляющим, то дообрабатывали эти направляющие – шабрили, обеспечивая высокоточную подгонку взаимодействующих поверхностей, напрессовывали шестерёнки на валы. Изгибали в ручных тисках или с помощью универсальных инструментов различные скобы, кронштейны и крюки. Потихоньку я обучался наносить разметку, сверлить отверстия по нанесённой разметке насквозь или на нужную глубину в деталях и изделиях из различных материалов, нарезать резьбу, развёртывать отверстия под штифты, затачивать свёрла и много чего другого. Бывало, ошибался. Однажды, при сверлении отверстий для крепления фланца в чугунном корпусе редуктора, задумался и просверлил одно из отверстий насквозь. Крепить фланец через сквозное отверстие было нельзя, подтекало бы масло, установку в отверстие конической резьбовой пробки отвергли из тех же опасений. В итоге бригадир привёл сварщика, который смог заварить отверстие какими-то особыми электродами. Мне никто не сказал ни слова, но я понимал, что обвалился изрядно и подставил бригаду. Это не речного бычка в школьный аквариум запустить, тут всё по-взрослому, могли и настучать по рыжей и хитрой.
Через месяц я получил первую зарплату. Зарплата ученика слесаря на нашем заводе составляла сорок два рубля, но поскольку мой рабочий день был наполовину урезан, мне и платили зарплату, урезанную наполовину. Тем не менее мне было приятно расписаться в ведомости и получить свою скромную двадцатку. Маманя хотела получать зарплату за меня, но я безоговорочно пресёк эти поползновения. Получив зарплату, я зашёл в здравпункт и отдал ей все деньги. Так было вплоть до самой женитьбы, рос только размер моих карманных денег, правда, поначалу, я отдавал ей все деньги, а она каждое утро давала мне мелочь на обед в заводской столовой, а по субботам давала мне деньги на карманные расходы, позднее, при получении зарплаты, я стал брать на карманные столько, сколько считал нужным, но совестился, брал сообразно своему заработку.
Индивидуальные верстаки были только у бригадира и ветеранов, поскольку работы за ними было немного, у всех остальных был один верстак на трёх-четырёх человек. В верстаках хранили слесарный инструмент, необходимый для работы: напильники, пилы-ножовки, молотки, гаечные и прочие ключи, метчики и плашки для нарезания резьбы, штангенциркули, микрометры и глубиномеры и прочее. На бригаду выдавалось несколько номерных жетонов для инструментальной кладовой. Когда в бригаде не было какого-то инструмента, мы шли туда, отдавали жетон и получали нужный инструмент, когда заканчивалась потребность в его использовании, инструмент возвращали в кладовую и получали свой жетон.
Полшестого вечера первого сентября я кинул в торбу, с которой я ходил последний год в школу, пару учебников и тетрадей, ручку, пару карандашей и потопал в школу. Народ в моём новом классе выглядел преимущественно постарше, ребят примерно моего возраста было ещё пару человек, не больше. Увидел одно знакомое лицо, это был Николай Николаевич, наш участковый, выглядел местечко в последнем ряду, добрёл до него и засеменил к сияющим вершинам полного среднего образования, поплёлся, признаться, без воодушевления, с остановками на отдых.
Компания наша рассыпалась, Славка пропал в дебрях обучения ремонту фотоаппаратуры, Лёшка с Витькой продолжили обучение в дневной школе.
Мы иногда общались с Лёсиком, но времени на общение у меня стало немного, после работы шёл
На работе у меня появился товарищ – Колька Евграфов, славный парень, рослый здоровый увалень, удивительной доброты и порядочности, мы с ним на пару беззлобно шкодили. Бывало, отвалим из цеха, затихаримся в раздевалке и сидим на пару лясы точим или песни горланим. У нас была такая игра, он спрашивал меня, сколько времени, и я ему должен был точно ответить, не глядя на время. В цехе висели большие круглые часы, но смотреть на них, по условиям игры, было нельзя. Я хитрил, тайком иногда поглядывал, за что получал щелбан. Если я ошибался больше чем на пятнадцать минут, получал щелбаны за каждую минуту разницы, если говорил точно, щелбаны получал Колян. Месяца через три у меня возникло ощущение времени, и я натренировался довольно точно его угадывать, Колька запросил пощады.
Он тогда решил отрастить ногти на руках, работа слесаря не очень этому способствовала, но Колька был парень упёртый, надел рукавицу на левую руку и так трудился. Вообще то наши старшие почему-то не одобряли работу в рукавицах, так и говорили, изложу это помягче: «В штанах не стоит заниматься любовью, а в рукавицах работать». А рабочих перчаток тогда и в помине не было, во всяком случае, у нас на заводе. Поэтому все пытались с него эту варежку стащить, но не тут-то было, Колян был не только парень упёртый, но и изрядных физических кондиций. Поначалу ноготки у него частенько ломались, даже в защите, но приноровился, и через полгода, когда он стащил с руки рукавицу, я очумел. На его холёной руке красовались ухоженные ногти длиной двадцать пять-тридцать миллиметров, слегка заострённые на концах, отполированные, как пуговицы на гимнастёрке духа – солдата-первогодка, они сияли, как будто покрытые бесцветным лаком, хотя Колян этот факт отрицал. В бригаде, впрочем, это не вызвало ни одобрения, ни осуждения – каждый чудит как может, кто-то пьёт до посинения, кто-то ногти растит, а у молодости свои критерии, прикольно же, значит здорово. Из-за этого прикола Кольку чуть ни отчислили из вечерней школы. На уроке училка, проходя между рядами, обратила внимание на его левую руку, поинтересовавшись, кем он работает и получив ответ – слесарем, не поверила, что с такими ногтями можно слесарить, и отвела его к директору. Директриса тоже засомневалась в его слесарной карьере и поддержала предложение училки: выгнать лжеца и негодяя к чёртовой матери, поскольку право обучения в вечерней школе предоставлялось только людям работающим, но сначала решила затребовать справку с работы. Колян справку принёс, её сравнили с первой, которую он сдавал при зачислении в школу, обнаружили их аутентичность и поняли, обе справки липовые, кто-то у него знакомый работает отделе кадров и штампует липовые справки. Две эти недолюбленные тётки возбудились предвкушением скорой расправы над подлецом, отрастившем на руке такое, дай им волю, так они и не там отрастят себе, ой не приведи господь, разузнали телефон отдела кадров и позвонили непосредственно начальнице этого отдела. Жалею, что слышал этот разговор не впрямую, а в пересказе матери. Лидия Сергеевна, оскорблённая предположением, что во вверенном ей подразделении кто-то может мухлевать со справками, долбанула по педагогам Колькиным, как учили основоположники, по-партейному, мать их Крупскую, растолковала недотыкам, что им в своё рабочее время надо людей учить, а не ногти их разглядывать, что Николай – продолжатель славной рабочей династии (здесь она ни на йоту не солгала, на заводе работал его отец), что парень хочет учиться, расти, пойти дальше, чем его родители, и если при этом он успевает следить за собой, то честь ему и хвала, а тут две грымзы хотят закрыть ему дорогу к знаниям, а это в корне противоречит политике партии и правительства. Наш безвременно ушедший вождь старик Крупский ведь завещал нам учиться, учиться и учиться, а это что ж, две сучки крашены дорогу к свету яркому представителю передового класса закрывают, где же тут марксизьм? Но она, как заместитель секретаря парткома завода, обратится в бюро райкома района, в котором эта, с позволения сказать, школа расположена, чтобы партия разобралась, по какому праву пытаются закрыть дорогу к знаниям рабочему пареньку.
Отбила Коляху, и нечего тут.
Я, придурок, раз его обидел, не со зла, так, по скудоумию. По молодой безбашенности мы завели привычку стрелять друг в друга винтиками из медных трубок. Технология была простая. Каждый отпилил себе медную трубочку внутренним диаметром миллиметра четыре и длиной сантиметров двадцать, подобрал пригоршню винтов, чтобы его шляпка входила в трубку поплотнее, и понеслось: вставил винтик в трубочку, поднёс к губам, дунул, винт летел, мама не горюй, попадёт, не обрадуешься. Стреляли тайком друг в друга, после выстрела по возможности прятались за станок или колонну, чтобы оппонент не знал точно, откуда идёт стрельба, попадали, если получали сами, ойкали, потирали больное место, ржали друг над другом, всё было путём, но однажды мне попала труба побольше диаметром, эдак раза в полтора, и длиной сантиметров пятьдесят. Я с простой душой подобрал нужный винтик, зарядил, дунул и спрятался за колонну радиально-сверлильного станка, я как раз работал на нём. В следующее мгновенье раздался грохот от удара по станку массивной болванки. Выйдя из-за колонны, увидел уходящего Коляна, державшегося одной рукой за голову. Поначалу я даже не пошёл за ним, мне показалась его реакция чрезмерной, пулялись до этого, и ничего, чего так психовать, но Колька всё не приходил, пошёл его искать. Нашёл в раздевалке, он сидел на полу, обхватив голову окровавленными руками, и плакал. Стал пытаться посмотреть, что у него с головой, но он обматерил меня и не давался глянуть на его бестолковку. Когда мне удалось оторвать его лапищи от башки, увидел, что на темечке у него дуется приличная шишка, вдобавок имеется изрядное рассечение, течёт кровь. Я потащил сопротивляющегося Коляна в здравпункт к матери. Ушибы, переломы, порезы, травмы были для неё, как фронтовой медсестры, делом пустяковым. Продезинфицировав ранку, она положила на неё ватку с какой-то мазью, забинтовала голову, поставила укол от столбняка и написала справку для мастера. А Кольке сказала: «Мастеру скажешь, что у тебя рассечение и подозрение на сотрясение мозга и до воскресенья ты работать не сможешь, но в журнал травматизма я тебя не внесла». Все заводские здравпункты вели журналы травматизма, куда должны были вносить сведения обо всех заводских травмах. Сведения эти она каждый месяц должна была передавать в поликлинику, и так по цепочке. Если уровень травматизма был высок, могли завод снять с соцсоревнований или прислать комиссию по проверке и прочее. Здравпункт являлся структурой районной поликлиники, но заводское начальство старалось ладить с заведующими здравпунктов, как, впрочем, и заведующие с заводчанами. В цех Колька летел на крыльях, я, поспешая за ним, всё извинялся, Колян сгрёб меня, глянул сверху вниз и великодушно сказал: «Да ладно, чего с тебя, дундука, взять, трубу такую взять удумал». Посмотрел на мою кислую рожу и добавил: «Не горюй, всё ведь хорошо получилось, два дня гулять буду на халяву. А хочешь, я тебе дуну в башку, тоже погуляешь пару дней». Мы заржали, обнялись, и дружба наша покатилась дальше.