Алькина война
Шрифт:
Пришедший мужчина неторопливо и чуть в развалку подходит к группе, здоровается с сидящим левой рукой и садится рядом; мальчишки беспрекословно уступают ему место на ступеньках. После этого он так же неторопливо достает из кармана мешочек со шнурком и протягивает его первому, а первый, перехватив костыль в руках, берет мешочек, вытаскивает из него сложенную в несколько раз страницу газеты, отрывает от нее одну часть и подает ее второму. Второй, беря клочок газеты снова левой рукой, сгибает ее пальцами в форме желобка и протягивает первому. Первый засовывает пальцы щепоткой в мешочек, вытаскивает их и насыпает из щепотки второму прямо в желобок газеты какую-то коричневую крупу, похожую на обычные кусочки дерева или крупный мусор, а второй несколько неуклюже приминает эту крупу вдоль желобка
Пока Алька еще раз убеждается в своем необыкновенном открытии, первый мужчина тоже сворачивает себе самокрутку, возвращает кисет второму, достает спички и дает прикурить сначала однорукому, а затем себе. После этого оба с видимым наслаждением затягиваются и, выпуская дым, начинают обмениваться короткими фразами, а мальчишки, окружающие их, обсуждают увиденное.
– Вот, – говорит кто-то из них, – вон как кольца пускает!
– Да, – подтверждает другой, – кольца.
– А этот дым из носа выпускает, – замечает третий.
– Что, из носа! – говорит кто-то повзрослее. – Вон я видел, как один из ушей пускал!
– Да, ну, из ушей! – не верит другой, – Не бывает, чтоб из ушей.
– Что, «не бывает! «не бывает!» Много ты знаешь!.. Вон, говорят, что другие и из глаз пускать могут, а не то, что из ушей.
– Ну!.. Из гла-аз! – недоверчиво отзываются окружающие мальчишки. – Из ушей – еще куда… а из гла-аз… – и спор разгорается.
Альке тоже не верится, что можно пускать дым из глаз. Уши – куда ни шло: он и сам чувствует, что нос и уши как-то связаны друг с другом, но глаза…
– Да, из глаз, – упирается спорщик. – Я сам не видел, а говорят можно…
Но тут в спор вмешиваются однорукий мужчина:
– И кто это такую сказку вам говорил: «из глаз»? Из ушей, может быть, кое-кто и пускает, а вот из глаз – это сказки все. Этак и глаза от дыма разъест.
Твердое мужское слово кончает спор среди мальчишек, и кто-то наиболее смелый решает спросить у него, как это он так ловко научился делать самокрутки одной рукой.
– Что ж, жизнь заставит – научишься, – усмехается тот. – А вот ты бы попробовал одеться одной рукой, я бы на тебя посмотрел… Вот мука … – и он снов смеется.
Алька смотрит на него, и думает: «и действительно, как же он одевается одной рукой, неужели сам? И штаны, и рубашку, и пуговицы застегивает… Хорошо еще, что на сапогах шнурков нет» …(Завязывать шнурки бантиком Алька еще не научился). Эта мысль так основательно захватывает его, что он долгое время пытается представить себе технологию однорукого одевания и даже пытается опробовать ее на себе, а вечером, когда возвращается мать, он начинает задавать ей множество вопросов по этому поводу. И тут он узнает, что идет война, что на нас напала другая страна – Германия, в которой живут немцы, фашисты, что почти все мужчины сейчас на фронте; а там – стреляют, и взрываются снаряды, там воюют на земле в окопах и на танках, и на самолетах, которые летают в небе, и на кораблях, которые плавают в море… что очень многие погибают от пуль и снарядов и не возвращаются, как той девочки, которая болела скарлатиной и ходит теперь в платке, или возвращаются, но калеками, без рук и без ног, как эти двое – их еще называют инвалидами.
Немного позже там же у барака Алька увидит инвалида совсем без ног; он будет сидеть на низенькой плоской тележке, стоящей на четырех подшипниках и пристегнутой к поясу мужчины ремнями, так что тележка и остатки тела человека составляли собой нечто целое. В руках у него будут две деревянные колодки, обитые резиной, и он будет ловко отталкиваться ими о землю, чтобы ездить или, упираясь ими в землю, приподнимать
4. День рождения.
Мир расширяется. Алька уже не удивляется, что мир вокруг него достаточно велик, и в нем так много интересного. Это даже становится привычным. Непривычно то, что чем больше он узнает, тем, оказывается, еще больше можно узнавать, и обнаруживается, что окружающее, внешне обыденное и спокойное, часто оказывается непонятным, даже угрожающим, и возбуждает в нем множество странных ощущений и вопросов.
…Они сидят в той же комнате, где Альке гадали по ладони. Светлая солнечная комната с кружевными подушками на кровати и кружевной скатертью на столе, удивительно чистая для барака. Девочки делают себе «дочек», а Алька сидит рядом на стуле с твердым напутствием от Риты не мешать и наблюдает за процессом.
Делают «дочек» следующим образом: каждая девочка рисует себе на бумаге в фас девочку, какую ей нравится, то с коричневыми волосами, то с желтыми, то с косичками, то с кудряшками, но обязательно с бантами, с огромными синими глазами и в окружении не менее огромных ресниц, от чего их лица становятся одновременно яркими, но и слегка устрашающими. Все дочки рисуются без платьев, но в трусиках и в маячках, иногда даже с кружевами, после чего начинается процесс изготовления платьев.
Платья тоже рисуются на бумаге, удивительным образом: передняя часть платья рисуется обычным способом, а задняя пририсовывается к ней вверх ногами, или точнее вверх юбкой, и обрезается по рисунку ножницами. Если теперь сложить такое платье по линии шеи, а на месте шеи вырезать ножницами небольшую щель, то получается платье, которое можно одеть прямо на голову своей дочке. После этого начинается процедура оценки и прямого хвастовства. Каждая девочка убеждает, что ее дочка лучше и находит множество изъянов в чужих дочках, в связи с чем споры разгораются.
Поскольку Альке из-за экономии дефицитной бумаги ни рисовать, ни резать не дают, а все рисованные «дочки» кажутся ему довольно неестественными, ему становиться скучно. К тому же в какой-то момент он чувствует, что ему хочется пить. Отвлекать девочек он не хочет, тем более что хорошо знает, где находится вода: за занавеской на табурете, в большом зеленом чане с тяжелой крышкой, – и кружка стоит рядом.
Он сползает со стула, идет за занавеску берет кружку, одной рукой снизу-вверх приподнимает крышку чана, а другой, правой – засовывает в чан кружку, чтобы зачерпнуть воды. Но литая чугунная крышка с неровными краями давит на пальцы левой руки, так что он невольно отпускает руку, и тогда крышка острыми краями врезается в кожу правой руки, засунутой в чан, словно захлопывает челюсти. Он еще пытается поднять крышку левой рукой и вытянуть правую руку, но, поняв, что попал в западню, как с селедкой, плачет и зовет Риту.
Рита, конечно же прибегает, поднимает крышку, вытаскивает руку, и конечно же дает ему шлепка по попе:
Ну зачем ты туда полез? Вечно ты куда-то лезешь! Нельзя тебя оставить на минуту!
Пить хотел, – плачет Алька.
– А попросить не мог?.. Уж лучше в ясли тебя водить, чем сидеть с тобой…
«А попросил бы, сказала бы, что я опять им мешаю», – с упреком думает Алька.
…Снова приходит. Алька сталкивается с ним внезапно, вбегая в свою комнату, и, узнав, с радостью бросается к нему на руки. Но мать, стоящая рядом, сердится, забирает Альку у отца и снова что-то резко и настойчиво выговаривает отцу. Суров, губы сжаты, брови нахмурены. Он пытается что-то объяснить матери, доказать ей, но она непреклонна.